|
ВСЁ О ЖИЗНИ
Стихи без глаголов
Вежливая медленность маршруток
Злая неуклюжесть мерседесов
Страшная начитанность блондинок
Буйная фантазия старушек
Лёгкий поцелуй велосипеда
Сладострастье боли под лопаткой
Странная прическа рогоносца
Мягкость электрического стула
Честность государственной газеты
Бескорыстие свиньи-копилки
Аппетитность колбасы без мяса
Красота последних книг Донцовой
Виртуозность женщины-таксиста
Наглая застенчивость мигрантов
Вежливость мужчины с автоматом
Добрая улыбка педофила
Чуткая находчивость таможни
Скучная улыбчивость нудиста
Праздничный порядок на дорогах
Бешенство железной табуретки
Злобное предательство домкрата
Мудрое бесстрашье идиота
Сладкая наивность бюрократа
Ласковая нежность вышибалы
Громкое раскаянье садиста
Безупречность вкуса людоеда
Грация и шик Армагеддона
Блеск и нищета всего земного.
ВОРОБЬИНАЯ ОДА
Неужели тебя мы забыли?
Для меня ты всегда всех живей –
Спутник детства, брат неба и пыли,
Друг игрищ и забав, воробей!
Ты щебечешь о небе, играя,
Неказистый комок высоты, –
Сверху – небо, внизу – пыль земная,
Между ними – лишь ветка да ты!
Как ты прыгаешь вдоль по России
На тонюсеньких веточках ног –
Серой пыли, особой стихии,
Еретик, демиург и пророк.
В оптимизме своем воробейском,
Непонятном горам и лесам,
Научился ты в щебете детском
Запрокидывать клюв к небесам.
Воробьиною кровью живее,
От мороза дрожа, словно дым,
Я, как ты, ворожу, воробею,
Не робею пред небом твоим.
И зимой, воробьясь вдохновенно,
Не заботясь, как жил и умру,
Я, как ты, воробьинка вселенной,
Замерзая, дрожу на ветру…
Но, пока ты живёшь, чудо-птица,
На глухих пустырях бытия
Воробьится, двоится, троится
Воробейная правда твоя!
* * *
А в нашей Атлантиде всё спокойно:
Шумят под толщей влаги города.
Сто лет – стабильно – длятся наши войны.
Как время, в рифму зыблется вода.
Звучат молитвы богу – Ихтиандру,
В подводных храмах зыблется трезвон,
И водолаз в сияющем скафандре
На фреске, как святой, изображен.
Пусть на земле столетия идут!
Нам шепчет наш глубоководный опыт:
Ни бог, ни бык вовек не украдут
Блаженную прабабушку Европы.
Мы с богом время пьём на брудершафт,
Ведь правда – не в вине, а только в кайфе,
И бог, блаженный, словно астронавт,
Нисходит в глубину на батискафе.
Как много намудрил чудак Платон!
Жизнь в сумерках – сложнее «Илиады».
Мы – Океана предрассветный сон,
Не плоть, а волн прозрачная прохлада.
Живём, умрём ли – нет у нас забот…
Но жизнь не выше строгого закона.
Наш мир скорлупкой хрупкою плывёт
В волнах невозмутимого Платона.
Вся наша правда – выдумка. Притом
Ей свойственна хмельная важность вида.
Пусть дева кувыркается с китом,
Пусть пенится подземная коррида!
Для нас, для выдумок, комфортно дно.
Нас греет вод глубинное теченье.
И рыбы, мельком заглянув в окно,
Разводят плавниками в изумленье.
Из впадин в океанском хмуром дне
Выходит газ, роятся архетипы.
Из пузырей глядят, как в полусне,
Цари – Помпеи, Цезари, Филиппы.
Извергнет их веков глухой оскал,
Они родятся, выживут – едва ли…
Ну, а пока – никто не умирал,
И никого ещё не убивали.
Круги на море сумрачных времён
Расходятся над головой Платона.
Огонь ещё людьми не приручён,
Ещё безбожен серый небосклон.
Но скоро, беспросветна и бездонна,
Разверзнется пучина, словно пасть,
На волю выпустив живую душу,
И Тот, кто завтра космос воссоздаст,
Как будто рыба, выползет на сушу.
СУДЬБА И СУД
Жизнь – прошлых лет переизданье…
И всё-таки, как ни крути,
Мне не уйти от воздаянья,
От строгих судей не уйти.
Они во мне – и надо мною,
Они – никто, они – я сам…
Да, трудной тяжестью земною
Я весь прикован к небесам.
Пожалуй, каторги не легче –
Идти сквозь время налегке,
Изгибы, взлёты русской речи
Сводя к прямой, простой строке.
Но – мимо жизни, счастья мимо
Легла, как путь, в мирской пыли
Строка – скамьёю подсудимых
От края до конца земли.
Я осуждён. Вердикт был краток:
Меня простит один лишь Бог.
Но Бог таится вне грамматик,
Как сострадательный залог.
– Ступай. Живи, не зная тягот,
Пой, радуйся, что жизнь проста, –
Ведь всё равно все мысли лягут
На белый эшафот листа!
Но, в глубине скрывая пламя,
Как бы губами шевеля,
Под окаянными стопами
Дрожит, дрожит, дрожит земля…
Палач топор свой подымает,
Клокочет зев, хрипит гортань,
Но некий голос заклинает
Торжественно:
– Пророк, восстань!
И все века промчатся в танце,
Передо мной теряя вес,
И смысла нет просить: «Останься!» –
У исчезающих небес…
Я холодею, в сердце видя,
Как, не предчувствуя беды,
Уходит в воду Атлантида,
Встаёт град Китеж из воды,
Кружится в пляске Саломея,
И на потоп взирает Ной,
И Цезарь падает, бледнея,
На мрамор, кровью залитой…
И ветер, каторжный и резкий,
И снегом омским жизнь полна,
И отразится Достоевский
В зеркальной пропасти окна…
Все дни свои, разлуки, встречи
Вношу я в строгий каталог,
Но – по теченью русской речи
Плыву, как сорванный листок…
И речь, что требует отваги, –
Не про себя, не для себя,
И в каждой строчке на бумаге –
Мой суд, сужденье и судьба.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГИПЕРБОРЕЮ
(Terra sacrum incognita)
Гиперборейский синий небосклон
Звенит прозрачным колоколом слова.
Тишайший день сияньем опьянён,
И горы смотрят строго и сурово.
И золотым проходит косяком
Большой сентябрь по городам и весям,
И кажется, что Кто-то в поднебесье
Идёт по райским травам босиком.
Огнём лазурным небеса горят,
Взимая с гор нелёгкие налоги,
Пока быки, неспешные, как боги,
Тяжёлыми губами шевелят.
Рука Творца из глины лепит верно
Небесный свод, свободна и легка,
И жизнь горит, как серебро на черни,
Как острый край булатного клинка.
История сложна, как теорема.
Не доказать, куда ушли отцы –
Бойцы в кольчугах и высоких шлемах,
Жрецы и тороватые купцы.
Нас время учит слепотой и спесью
Отцовских лиц в толпе не находить,
Не помнить в уравненье неизвестных,
Как алгебру, историю учить.
Как тяжело поднять у века веки!
Как тяжело взглянуть судьбе в глаза!
Как тяжелы иссушенные реки
И каменные, злые небеса!
Ведь вечностью беременное время –
Не враг для человека и не друг,
Но память – Божий дар, проклятье, бремя, –
Изогнута, как ассирийский лук.
Раскол времён – всё круче, всё суровей.
Ушли в века пророки, короли.
Звучит в текучей лаве львиной крови
Разверстый рык прожорливой земли.
Век львиной хваткой держит лучших, первых,
И ни одна звезда не говорит,
Но во Всемирной паутине нервов
Любая нить трепещет и горит.
Пусть клинописные следы стыдливо
Сменяются петитом тонких книг!
Предстанет нам в обратной перспективе
Минувших лет иконный строгий лик,
Ковчег продолжит путь по небосводу,
Опустит в небо мастер свой отвес
И станет ясной вечному народу
Несложная механика небес.
Но всё-таки – и нам открыта высь!
А если счастья нет – то и не надо.
Ведь новый, неизвестный людям смысл
Вторгается в подстрочник звездопада.
Сверкает осень. Ширится распад.
И ветер с гор шуршит листвою рьяно.
И листья, как рапсоды, шелестят
На языке неведомом и странном.
Рассвет пылает шапкою на воре.
Ледник сверкает на святой горе.
Процвёл на радость разуму и взору
Потоп большого солнца на заре.
Звучит в огромном небе зорькой ранней
Не плач, не смех, не лепет и не крик,
И в нежной влаге птичьих восклицаний
Плывёт новорождённый материк.
НОВОЕ ПРОЧТЕНИЕ БЕРЁЗЫ
Где небо читает страницы мороза,
Где домик ветвями ветров оцеплён,
Саврасово выгнулась птица-берёза,
Мотает кудрями есенистый клён.
Кривая берёза, держащая цепко
Ветвями ветров небосвод голубой,
Змеёй изогнулась над куполом церкви,
Полёты грачей изогнулись змеёй.
И сквозь заменившие зрение слёзы
Мне явственно – до откровенья – видна
Изогнутость песни, судьбы и берёзы,
Грачиных полётов и изб кривизна.
Так небо нас, грешных, пытает в любови,
Так время пытается нас научить,
Как лекарь, достичь откровения крови,
Есенистым клёном на крыльях парить,
Качать кислород для планеты сквозь тело
И видеть, дыша чистым ямбом дождя,
Как небо курчавится пламенем белым,
Легко сквозь прозрачность берёзы пройдя!
И светится, реет, мерцает над нами
Сквозь все перёплеты страниц и чудес
Берёз заколдованных белое пламя
И чистое синее пламя небес…
Пусть ныне, вращаясь над временем слепо,
Надет на древесную ось небосвод, –
Но время наступит, когда даже небо
Берёзу и куст по-иному прочтёт!
ЧУДАК
Вспоминая Адия Кутилова…
Во мне живёт один чудак,
Его судьба – и смех и грех,
Хоть не понять его никак –
Он понимает всё и всех.
Смуглее кожи смех его,
И волосы лохматей снов.
Он создал всё из ничего –
И жизнь, и слёзы, и любовь!
Из туч и птиц – его костюм,
А шляпа – спелая луна.
Он – богосмех, он – смехошум,
Он – стихонеба глубина!
Чудак чудес, в очках и без,
В пальто из птиц, в венке из пчёл,
Он вырос ливнем из небес,
Сквозь небо до земли дошёл!
Он благороден, как ишак.
С поклажей грешных дел моих
Он шествует, и что ни шаг –
И стих, и грех, и грех, и стих!
Он состоит из ста цитат,
Он толмачом переведён
С наречья звёзд, что днём горят,
С наречья будущих времён!
Он стоязык, как сладкий сон,
Как обморок стиха без дна.
Смеётся лишь по-русски он,
А плачет – на наречье сна.
Пророк вселенской чепухи,
Поэт прекрасного вранья,
Он пишет все мои стихи,
А после – их читаю я!
Он – человек, он – челомиг,
Он пишет строчки моих книг,
Он в голове живёт моей
И делает меня сильней!
|