«Между каждым словом –
с жизнью расстаются», - эти Ваши строки, Андрей, Андреевич, хирургически точно передают нынешнее состояние. 1 июня 2010 г. завершился Ваш роман длиною в жизнь с литературой. Началось другое летоисчисление: Ваша бессрочная прописка в храме Её Величества Литературы. Склоняю голову перед золотым фондом Вашего вклада в неё. И заодно перебираю свои архивы под маркой «Вознесенский» в своей нью-йоркской квартире. В них – отражение нашей с Вами дружбы, длившейся более 3-х десятилетий.
А вот интервью, которое Вы дали мне по телефону в начале 21-го века, находясь в то время в Чикаго, на Фестивале славянской литературы.
…Слышу, слышу знакомые, до сюрреалистичности, интонации и мысли…
"ТАК ЧТО ЖЕ ЕСТЬ ИСТИНА?!
(Разговор с Андреем Вознесенским)
Классическому жанру интервью с его обязательной программой, набившей оскомину заданностью и клишированностью, я предпочитаю жанр свободного диалога, в котором, если и не рождается истина, то, во всяком случае, угадывается. Конечно, любой диалог предполагает активное участие одного из главных действующих лиц, коими являются глаза собеседника. Но в данной ситуации мне довелось общаться исключительно с голосом. Поэтому я попыталась оркестровать импульсы голосовых связок, медовость их мелодий, рваность скачков, и кварт и квинтэссенций, исходящих от того, кто в тот момент пребывал на другом конце провода, соединяющего столицу мира со скромным уголком по имени Чикаго.
Словесный поток сгущается, так и не материализовавшись. На ветреном чикагском меридиане - тот, кто перевернул представления о приглаженной, налакированной и пресной литературе, кто ворвался в неё неопознанным небесным телом и остался в ней одним из самых блистательных свечений, озаряющих этот производящий свой последний раунд век.
На другом конце телефонного провода поэт, оказавший на моё поэтическое становление такое же сногсшибательное влияние, как когда-то на него самого оказал Пастернак. И в этом нет ничего удивительного. Ибо, как он пишет:
Поэты и соловьи
Поэтому и священны,
Как органы очищенья,
А стало быть, и любви.
Итак, Ваше слово, Андрей Андреевич Вознесенский!
Андрей Вознесенский: - Я рад поговорить с нью-йоркцами, особенно, когда у меня собеседник такой прелестный. Насчёт моего влияния на Вашу поэзию, я не знаю, было оно или нет, но я скажу, что Ваша последняя книга, Инна, "Перевод с космического", это отнюдь не перевод с Вознесенского, а настоящий перевод с космического. Книга - прекрасная, живая и удивительная по языку.
Инна Богачинская: - Спасибо Вам большое, Андрей Андреевич! Может быть, Вы расскажете, что Вы делаете сейчас в Чикаго, какова цель Вашего приезда в Америку, и вообще, что происходит в Вашей творческой жизни?
А.В.: -Что происходит у меня? Мы в Чикаго. 3 литературы. 3 поколения поэтов. Это фестиваль славянской литературы, организованный Энрио Вахолом и Ильёй Кутиком. Здесь были очень интересные выступления поэтов. Это Марк Стрэнд, великий американский поэт, сейчас, я думаю, ведущий. Удивительно, что когда смотрел сбоку на него, то мне показалось, что он очень похож на Пастернака. И стрижётся также - чёлочка и серенькие волосы у него, и скулы такие же. В профиль он очень похож. И когда я сказал ему об этом сходстве, то он ответил, что знает это. Так что русская поэзия присутствует и в американской.
Что касается меня, то я только что приехал с вечера, который 19 октября, в День лицея проводился в Москве, в здании Новой оперы, где я читал новые стихи.
И.Б.: - За все годы наших с Вами контактов, я Вам неоднократно говорила, что от Ваших стихов меня бьёт током. Представляю, что ощущаете Вы, когда находитесь в творительном процессе! Недаром ведь писал Роберт Фрост: No tears in the writer, no tears in the reader. А чем талант ярче и объёмнее, тем острее он откликается на всё происходящее.
Поглядишь как несметно
Разрастается зло.
Слава Богу, мы смертны -
Не увидим всего.
А можно теперь узнать Ваш ответ в прозе на то, что происходит с обществом, разъеденным метастазами зла?
А.В.: - Общество вообще не только наше, но и мир разъеден этими метастазами, но меня беспокоит, конечно, то, что в России происходит. Это полное разрушение каких-то внутренних основ. Торжествует криминал. Но одновременно выделяется много удивительной энергии. Это и страшная энергия гибели, распада и одновременно какая-то энергия животворная. Всё время хочется жить там. И пишется очень здорово. Я не знаю, хорошо ли это говорить, но здесь у нас и пушки говорят, в Чечне взрываются бомбы, но Муза, моя по крайней мере, не молчит. Может быть, потому что 20-й век кончается, хочется выговориться ему или за поэтов, которые не успели сказать что-то своё. Это Пастернак, Мандельштам, Ахматова. Они ушли, недосказав своих слов, поэтому нам приходится за них говорить, другим языком, конечно, всё то, что 20-ый век не высказал. Но жизнь сумасшедше интересна там. Конечно, и убийства случаются. Зато каждый раз что-то происходит в искусстве, читают молодые поэты. Eдинственное достоинство нашей страны - полная свобода слова. Может быть, это минус, может, плюс. Но - это так.
И.Б.: -У Вас выходит книга за книгой. Я просто потеряла уже счёт. Вы можете сказать, какие последние книги вышли?
А.В.: - Сейчас толстые журналы практически не работают. Стихи печатают в газетах или в книгах. За последние 3 месяца у меня вышло 3 книги. 4-ая - на подходе. Это "Терра, жуткий кризис супер стар".
И.Б. - Да, эту книгу Вы мне передали раньше. Спасибо.
А.В.: - Ещё "Страдивариус сострадания". Мне уже здесь ее давали подписывать. В Екатеринбурге вышло "Избранное". Они там хорошую серию издают "Зеркало 20-го века". А в издательстве "Вагриус" готовится собрание сочинений - пятитомник.
И.Б. - Да, круто, как говорят у Вас…
А.В.: - Это круто. Вы понимаете, говорят, что поэзия потеряла своё значение, что книги не покупают. Все мои книги, например, раскуплены. Я считаю, что интерес к поэзии есть. Может быть, не такой бешеный, как в 60-ые, но и не надо, наверное…
И.Б.: - Вспоминаю дела очень давно минувших дней, где-то более четверти века назад, когда в Москве, в квартире ныне покойного академика Бадаляна я наткнулась на Ваши рукописные строки, которые в очередной раз поставили на уши мои рецепторы:
В нас, в каждом есть Бог.
Это стоило выстрадать.
Пусть в панике мир
От попытки второй.
Так что же есть истина?
Это есть искренность.
Быть только собой.
Неизменно ли Вы на ежедневной тризне, в не всегда самых благоприятных для этого принципа ситуациях, остаётесь ему верны?
А.В.: - Вы знаете, я думаю, что я остаюсь собой, иначе мной бы не интересовались люди и не внимали бы моим стихам. Кстати, я привёз с собой одну сенсационную плёнку. Это голос Никиты Сергеевича, где он на меня орёт благим матом. До сих пор о существовании этой плёнки ничего не было известно. И всего месяц назад её обнаружили. Этот голос, который привёл в шок Васю Аксёнова и меня тоже. Как мы выдержали с ним, я не знаю. Я, наверное, буду прокручивать хотя бы 5 минут из этой плёнки на своих вечерах. 20 минут он на меня орал. За ним ракеты стояли. За ним лагеря стояли. Всё это было страшно. Тогда оставался собой. А сейчас - тем более.
И.Б.: - Для меня, например, это самое главное. Оставаться собой - один из основополагающих принципов моей жизни. И Вы это знаете, Андрей Андреевич.
В ваших стихах, обращённых к Маяковскому, есть следующие строки:
Вы ушли, понимаемы процентов на десять.
Оставались Асеев и Пастернак.
Но мы не уйдём, как бы
кто не надеялся.
Мы будем драться за молодняк.
То, как Вы умеете драться за молодняк, я испытала на себе. Никогда не забуду, как в 74-м году Вы написали письмо, касающееся моих стихов, тогдашнему секретарю Союза одесских писателей Ивану Рядченко. А потом, уже находясь с визитом в Нью-Йорке, в самые застойные и напряжённые для России времена - в середине 80-ых, Вы связались с редактором (женского рода) одного литературного альманаха, которая без всякой причины перестала печатать мои стихи. Кроме того, Вы позволили себе позвонить главному редактору ведущей газеты, также наложившему в то время вето на моё имя, чтобы объясниться с ним по этому поводу. Тогда такой звонок в эмигрантскую газету мог Вам обойтись очень дорого. Так что с дракой за молодняк всё ясно. А вот, возвращаясь к процентам понимаемости, то насколько, по-Вашему, понимаемы Вы, вернее Ваше творчество?
А.В.: - Знаете, всегда ты сам не понимаешь, что пишешь на 100%. А потом, когда уже написал, начинает доходить до тебя. Я думаю, что молодая аудитория понимает меня. Это прежде всего по вечерам чувствуется. На вечерах у меня обычно бывает три четверти молодых и четверть людей среднего возраста.
И.Б.: - Я знаю, что Вы обычно не разглагольствуете о своих внутренних духовных исканиях, о поиске философского камня и капризной и ускользающей Её Величестве Истины. Но говорят же о чём-то Ваши строки:
Душа - это сквозняк пространства
Меж мёртвой и живой отчизн.
Не думай, что бывает жизнь напрасна,
Как будто есть удавшаяся жизнь.
Жду комментария по этому поводу.
А.В.: - По-моему, ни одна жизнь не удалась, потому что она кончилась. В то же время в этом есть прелесть, потому что в краткости существования сильнее переживаешь каждый момент, сильнее чувствуешь, воспринимаешь, как последнее что-то…
… Как всегда, многоточечно завершается эта двухголосная поэтическая фуга. Каждый вынесет из неё резонирующие в себе россыпи истины.
Да, у Вознесенского, как и у любой личности такого масштаба, целая армия почитателей и хулителей. Очевидно одно - никому не удастся перечеркнуть или благополучно проигнорировать вписанную им страницу в летопись нашего срывающегося с петель, орбиты и оси века.
И неслучайно молодая московская поэтесса Нина Краснова, выпустившая книгу о прозе Вознесенского "Храм Андрея на виртуальном ветру", завершает её следующими размышлениями:
"Я знаю, что у нас в стране не положено гениальных или великих художников называть таковыми при жизни, как не положено при их жизни ставить им памятники. И мы соотечественники и современники Андрея Вознесенского, особенно коллеги, почему-то стесняемся и не хотим признать это и назвать вещи своими именами. Чтобы не обидеть наших невеликих, которые считают великими сами себя и не хотят согласиться или смириться с тем, что они, увы, не таковы".
С Андреем Вознесенским беседовала Инна Богачинская