|
Ты подпирал мне судьбу плечом...
***
Ты подпирал мне судьбу плечом,
чтобы не рухнула вниз.
Ты отпирал мне своим ключом
двери без всяких виз.
Мы говорили с тобой ни о чём...
Это был вальс-каприс.
Где ты мой мастер, волшебник, маг?
Поговори со мной.
Среди записок, стихов, бумаг
облик живёт родной.
Я потихоньку схожу с ума
этой весной чудной.
Сердце с утра дрессируй, суровь.
Ночь застаёт врасплох.
Воздух ворованный наш — любовь...
И как бы ни был плох
мир, где бездушье, и ложь, и кровь,
ты в нём. А значит, Бог.
***
Всё мне снится тот же самый сон:
за тобой бегу я по перрону,
но догнать не в силах тот вагон,
только до стекла рукой дотронусь…
Вновь перед глазами тот перрон.
Вновь наутро сердце болью сжалось.
Ночь, вернись, верни мне это сон!
Это всё, что у меня осталось...
***
Казалось, что солнцу не будет конца,
и небо вздыхало от зноя…
Потом ты ушёл, как улыбка с лица,
и радость простилась со мною.
Летели недели, года торопя.
Я стала и суше, и строже.
О солнце, мне видеть не нужно тебя!
Во тьме ты ещё мне дороже.
***
Живу с разжатыми руками -
летите, голуби мои
любви, надежды и семьи,
парите там, под облаками…
Когда-то наше рандеву
в затёртых снах ко мне являлось,
когда-то я за вас цеплялась,
чтоб удержаться на плаву.
Но круг спасательный уплыл,
за ним соломинка сломалась,
и, продержавшись только малость,
угас хватательности пыл.
Я простираю в небеса
свои незанятые руки,
мои отнявшиеся други,
я слышу ваши голоса.
Без вас я делаюсь одней,
я растворяюсь, убываю,
но лишь на вас я уповаю
в конце туннеля длинных дней.
Мне с каждым годом вас видней.
А мир оставшийся пребудет.
Но он таким уже не будет -
без вас в нём стало холодней.
Я отпускаю, жизнь, тебя,
грехи, и беды, и обиды...
Там, в небесах, такие виды,
когда на них глядишь, любя!
***
А жизнь проста, как каша на плите,
вот только гуща малость поредела.
Помешиваю годы, что нигде
уже не сыщешь… вот тебе и дело.
А жизнь была, как сажа, что бела,
как те слова ночные, позовёшь как,
как сердце, догоревшее дотла,
в котором я мешаю головёшки.
Не вписываюсь больше я в пейзаж
до боли незнакомых ныне улиц.
Себе напоминаю — вот пассаж -
сидящих на своих насестах куриц.
И видит только он на небесах,
кто до сих пор души во мне не чает,
как вспыхивают звёзды в волосах
и как луна короною венчает.
***
Унылый дождика петит -
о том, чтоб оставалась дома...
Строка бегущая летит,
рукой небесною ведома.
Что ж, двери в мир не отворю,
я на цепи, как кот учёный,
то сказки сердцу говорю,
то звуки песни ниочёмной.
Запретен вправо-влево ход,
но знаю потайную дверцу,
там где надземный переход,
там где твоё порхает сердце.
Изнанку жизни обнажив,
ты мёртв не так как все, иначе,
а для меня ты просто жив,
и я поэтому не плачу,
и от любви не устаю...
Тебе, на облаке из шёлка,
я колыбельную спою,
как в сказке глупому мышонку.
Всё, что пугало, позади...
Спи, мой любимый, сладко-сладко.
Там где дыра была в груди -
сияет звёздная заплатка.
Пусть ты со мной пока не весь,
пусть не на этом берегу я,
но всё, что мы любили здесь,
знай, как зеницу берегу я.
***
У входа в день заря стояла,
как обещанье, как пролог.
И были щёки неба алы
и облака взлохмачен клок.
Мой заспанный, такой домашний,
неповторимый новый день,
не будь похож на день вчерашний,
куда-нибудь меня ты день!
Как нитку, вдень меня в иголку,
я тоже буду вышивать
узоры на твою футболку,
носить её и обживать.
Звенит хрустальный колокольчик -
лишь только чуть его задень...
Надеюсь, с ночью он покончит,
с иголочки одетый день!
Покончит с плачами в подушку,
с ночной бессонною тоской,
и буду я его подружкой
весь день-деньской, весь день-деньской!
***
Какое утро за окном,
его ещё никто не видел!
Ещё недавно было сном
и вот он — чудно-очевиден!
Потягиваются дерева,
явилась первая синичка.
Блестит ожившая трава,
слезинки на её ресничках.
Ещё неведома беда,
нет места злу и укоризне.
Такого утра никогда
не повторится в нашей жизни.
Оно нам тянет пятерню,
оно невинно и наивно.
Не погубите на корню,
не заглушите в сердце гимна!
Собрать в пучок лучи любви,
лучи бесхитростного счастья:
вот жизнь, бери её, лови,
войди в неё хоть малой частью!
***
Кто такие Тришка, Кузька, Филька -
нам о них история молчит.
Коли повстречаются где мельком -
то не всяк фантазию включит.
До чего от нас они далече -
грамоты их, матери, кафтан…
Как они попали в наши речи,
в человечий наш кафешантан?
Для чего подобная туфта нам,
для чего нам это понимать -
тришкины дырявые кафтаны,
кузькина загадочная мать...
Эту мать никто ещё не видел
и кафтаны больше не в ходу.
«Филькиною грамотой» обидел -
кто с правописаньем не в ладу,
так никто не пишет на бумаге...
В памяти прошлись как утюгом.
Кто же были эти бедолаги -
Тришка, Филька, Кузька, мать его?
***
Помимо паспорта и СНИЛСа
есть трафареты и клише...
А мне сегодня ты приснился,
хоть не прописан был в душе.
Каким-то щёголем и фертом -
покрасоваться мне назло...
Каким тебя нездешним ветром
в мои пределы занесло?
Мы с каждым годом отдалённей,
давно друг другу не звоним...
Но на одном живём «раёне»
и миром мазаны одним.
Пахнуло памятью о лете,
повеял высший сквознячок...
Но, как сказал Шекспир в «Гамлете»:
а дальше пауза. Молчок.
***
Улицы длиною в жизнь,
старые дома...
Мой заветный фетишизм,
сердца закрома.
Вереница прошлых дней
убегает вдаль.
Призрак юности моей,
мне к тебе туда ль?
Где, укрытый тишиной,
мой надёжный тыл...
Город маленький, родной,
как ты зелен был.
Знала, что меня ты ждёшь
и глядишь вослед.
А теперь не узнаёшь -
слишком много лет.
Зелен, зелен виноград,
высоко плоды…
Город мне уже не рад,
замело следы.
Только в памяти резки,
сколько ни глуши -
улица моей тоски,
дом моей души…
***
Глаза цветов фиалкового цвета,
душа их непорочна и чиста,
полна любви, прощенья и привета.
И мы им улыбаемся за это,
жизнь начиная с чистого листа.
Цветы нежны, наивны и невинны,
как лики рафаэлевских мадонн,
свои приоткрывая сердцевины...
Погрязли во грехе, в грязи, в крови мы,
зев преисподни алчен и бездонн,
но тянутся к нам тоненькие шейки
и лепестки полуоткрытых губ,
тревожа, ворожа и хорошея...
Взгляни на них, вглядись же хорошенько,
и не посмеешь гадок быть и груб.
Открой окно и выгляни наружу,
взгляни вокруг без шор и без понтов -
немыслимо кромсать планеты тушу,
стрелять, взрывать, бесчинствовать и рушить,
когда с утра глядят нам прямо в душу
глаза небес, любимых и цветов.
***
Голуби, воробушки, стрижи,
неба и деревьев завсегдатаи,
братья, сиротинки, кореши,
я живу пред вами виноватою.
В мире безразличия и зла
учите барахтаться, надеяться.
Крошками от барского стола
мне не откупиться, не отделаться.
РЕБЕККЕ ЛЕВИТАНТ
Дорогая Ребекка, в сегодняшний день
так я рада поздравить Вас и пожелать,
чтобы свет Ваших глаз ни единая тень
не смогла на мгновенье хотя б застилать.
Как хотелось, чтоб поезд куда-то увёз,
где бы был уголок без обид и суда,
столько в небе мигало заманчивых звёзд,
но в итоге своя засияла звезда.
И премудрые парки, вязавшие нить,
и с земною морскую мешавшие соль,
не ошиблись, сумев до конца сохранить
в Вас прекрасную Хлою с наивной Ассоль.
Отлетают от губ одуванчики слов
и под маской не скрыть обнажённой души.
Пусть же рыбы стихов дарят щедрый улов
и Эрато на лире играет в тиши.
Я желаю Вам к радости тропы торить,
пусть покажет Вам жизнь много чудных картин,
и на право любить, восхищаться, творить
никогда не объявит судьба карантин.
***
Художник чудный — Ли ЧонСок,
твои картины,
где лица, город и лесок,
но нет рутины,
сверлят мне сердце и висок
неукротимо.
Я назвала б их «У окна».
Или «Под снегом».
Когда один или одна
в пространстве неком.
Какая тонкость в них видна!
Какая нега!
Я знаю, ты явлён
нам из Кореи.
В реальность ты влюблён
и в эмпиреи.
Твой ник — Эндимион.
И это греет.
Да, ты — Эндимион,
сын бога Зевса,
ты выше тех имён,
чьё имя — легион,
совка и плебса.
Как замысел высок…
О всемогущий,
художник Ли ЧонСок,
черкни мне адресок
тех райских кущей.
***
Ты рисуешь милых человечков
с алою малиной за губой.
Ставлю тебе красное сердечко,
а моё давно уже с тобой.
Твой рисунок — это счастья кладезь,
мир весёлый летом и зимой,
где детей, набегавшихся за день,
мама из окна зовёт: домой!
Пусть он ест малину до отвала,
с бедами и скукой незнаком...
Я тебя давно уж срисовала
в сердце нежно-розовым мелком.
***
А местом встречи стала остановка…
Так прячутся под стреху воробьи.
И было тебе, помнится, неловко
за мусор и окурки у скамьи.
Темнеет, как в театре, в зимний вечер.
Казалось, что спектакль шёл про нас…
Всё недостойно мимолётной встречи -
и улица, и город, и страна.
Метель мела, забеливая мелом
всю грязь земную волею богов...
Поэтому окурки — это мелочь,
ведь их не разглядеть из облаков.
Закат краснел и сумерки смущались,
сгущаясь, словно занавес с небес.
А мы встречались, а потом прощались,
и не было ещё про это пьес.
Попытка ведь не пытка, и сама я
уже не вспоминаю это всласть.
Попытка леса, кладбища, трамвая…
Как жаль, что ни одна не удалась.
***
Как божественную оплошность,
я лелею в свой час земной
драгоценную невозможность
быть с тобою и быть иной.
Только то и другое вместе
мне явило бы чудный миг
ликования адских бестий
или ангелов грустный лик.
Но привязана я к личине,
своей сути служа рабой.
И по этой простой причине
мне иною не быть с тобой.
Но в какой-то другой вселенной,
на орбитах иных планет
сладко пестует дух мой пленный
невозможность любого нет.
***
По дороге осенила строчка,
в сумке ж ни бумаги, ни пера.
Не такая уж и заморочка,
голь всегда на выдумки хитра.
Оторвав тайком кусок афиши,
напишу помадой поперёк…
Строчку я забвеньем не обижу,
чтоб она не стала мне в упрёк.
Чтоб не вышла плоской иль кривою,
в горле не застряла словно ком,
я её в слезах своих омою,
кровью напою как молоком.
Отпускаю в плаванье-паренье
свой стишок домашний без затей...
Детище моё, стихотворенье,
проживи подольше средь людей!
***
В начале лета нет ещё тоски.
Пока весёлый дух его витает,
ещё мы с нашим временем близки.
Оно нас незаметно вычитает.
Когда нас будит щебет за окном,
цветут сады и зеленеют рощи, -
легко дышать и думать об одном,
естественней любить и верить проще.
О лето, ты садовник наших душ,
ты поливаешь светом их потёмки.
И этот освежающий нас душ
смывает с них все грязные потёки.
На краткий тёплый миг бессмертны мы.
Прекрасна эта детская беспечность.
До осени, а может, до зимы
продлится наша суетная вечность.
|