|
***
Сугробом, надгробьем лежащая и муравейником,
Сметённая ветром смятенная груда листвы
Всё места себе не находит, кружась, как за веником,
И прячется прочь от судьбы, и сумы, и молвы.
Взлетает столбом, уползает коврами корявыми
И ржавчину прячет, и сбоку крадётся, как тать.
Как смотрим в глаза, когда смотрим в глаза, врём дырявыми,
Как листья, словами, которыми надо молчать.
Разбита колода, и листья упали рубашками.
Волшба-ворожба, наступает глухая пора.
И не угадать, что нагрянет. Жуками-букашками
Все карты краплёны, поэтов зовут в шулера.
А на зиму небо верхушками сосен расчалено,
И лупит по сетке, по клетке, начав новый сет,
Нам свет застилая, бьёт солнце, летает отчаянно
И прячет под веки свой ярко-оранжевый след.
И луч паутинкой сшивает закаты с травою
На нитку живую и штопает небо дождём.
И надобно верить, что с нашей душою живою,
Мы здесь не напрасно, мы здесь не напрасно живём
ИНВАЛИДЫ
Из кривых и безногих
больше всех одного
помню, он из немногих
не пел ничего.
Он катился на полке,
на подшипники вбит.
Я не помню наколки,
помню, что не убит.
Чей он был, я не знаю,
и не видел, чтоб пил.
Он, стараясь, по краю
тротуара катил,
где, как лодку качает
неумытый асфальт,
и мальчишки стреляют
неумелое «Хальт!».
Сам худой и потёртый,
безнадёжный пиджак,
не носил гимнастёрку,
разговаривал так:
«Ты, пацан, чей ты будешь?
Что ты делаешь тут?» —
как объедок на блюде,
после «Гитлер капут!».
От земли мне по пояс,
и тянуло присесть.
Он военным, не кроясь,
отдавал снизу честь.
Их потом будто смыло.
Мы остались одни,
те, кого не убило,
дети после войны.
Их свели, чтобы лучше
было жить веселей.
Мы живём, как над кручей,
и становимся злей.
Перебитые люди.
Перебита страна.
Поспевает на блюде
этот мир, как война
***
В разбитом трамвае
задев куртизанку в халате
и не обернувшись
на тихое
слышишь касатик
в немытые окна
не глядя и звуков не слыша
средь криков и скрипа
и стонов и вони и гула
спит римский солдатик
сменивший три дня караула
почётного там
наверху у распятий
с просохшим копьём сладким сном
про недавнюю Ривку
домой на побывку
где к небу пологий подъём
и долго живёшь на закате
***
Пока я по земле хожу
и вижу всё, на что гляжу,
и что воображаю,
и вспоминая и любя,
жизнь, всё, что знаю про тебя,
чего не знаю.
И я хочу ещё
успеть,
начать и выдумать,
посметь
и рыбами заполнить сеть,
заштопав брешь к закату.
Тут иногда проходит смерть
и тихо говорит: пометь
вторую дату
***
Неизбежный конец признавая,
счастлив я, что сегодня живу,
на закаты друзей зазывая,
в октябре провожая траву.
В подтверждение точности хода
безыскусных природных часов
обновляют в течение года
павший снег и одежды лесов,
до земли с окончанием лета
ветви гнутся под весом плодов.
Эти строчки дождя часть куплета,
часть припева для песни без слов.
По насечкам на том циферблате,
где минутные стрелки ветвей,
приближаются красные даты
повторяемой жизни твоей.
Я участник великих открытий
клювов, почек, бутонов, ручьёв,
и моя вереница событий
утекает в твою до краёв
частью круговорота природы,
совершаемого искони,
где круги превращаются в годы,
а затем в календарные дни
***
Какой-то воздух моросящий,
Как в нити порванная простынь.
И жизнь походкой семенящей,
Старушка маленького роста,
Посвистывает птицеловом
И говорит необъяснимо,
И непонятное нам слово
Надолго пролетает мимо.
Слова про дождь, ветра и листья,
Знать, лозунги поры осенней,
В привычке нашей ими числить
Всё это, мелкое, весельем
Кружащих листьев против ветра,
Дождя, косящего, как стая,
В разгоне вверх не выше метра
Первоначально отлетая.
Ночь растворяет след прохожих,
Как цвет переводных картинок.
Всё до пупырышек на коже
Похоже на старинный снимок,
Там виден чей-то взгляд нерезко
И замирает на мгновенье.
Там со стены тумана фреска
Осыпалась в стихотворенье
***
Можно каждую вещь с расстояния нужной руки
Рассмотреть, не вставая, до штампика, трещины, капли.
Так в лесу позабытые бродят гнилые пеньки,
Над водой молчаливо свисают дежурные цапли.
В их изогнутой шее и профиль забытых галер,
И отмычка к простору, закрытому жадному взгляду людскому.
Вдоль протоки стена камышей отражает размер
Буруна, отразившего солнце, идущее к дому.
Мы за ним продвигаемся, лодка толкает волну,
А деревья у края висят в отражении неба.
И закат под корнями, стихая уходит ко дну,
Будто только восход, а заката не будет и не был.
Вещи, жившие в доме — накопленный жизнью осадок —
Как следы, сохранённые старой разбитой дорогой,
И остаток, по старой забытой пословице сладок,
Не забудь, не продай, не дари, сохрани и не трогай
***
Сбывая мудрость понемногу
За хлеб, вино и серебро,
На площадях и на дорогах
В законе Арлекин с Пьеро.
Глядят восторженные лица
На старый кукольный пейзаж,
Жизнь весела и долго длится —
Скрипит разбитый экипаж.
И нас таскает по Вероне,
Беря горбатые мосты.
На площадях, как на перроне,
Следы китайской красоты
В параде лавок сувенирных.
На перекрёстках воздух сух,
И на стада туристов мирных
Дант смотрит сбоку, как пастух.
Что в имени чужой столицы
Ты ощущаешь на губах?
Ты выменяй за эти лица
На стенах, спрятанных в церквах,
Уверенность, что всё вернётся,
Простится, сбудется, очнётся,
И время здесь не шевельнётся,
А повторится на словах.
Мы, опоздавшие потомки,
Во времени, скользящем вбок
Находим пёстрые обломки
И поверяем на зубок.
Здесь время не прибито к дате
По естеству живой струи,
Сквозь трещины на циферблате
Нам лики видятся. Свои
***
Струной, натянутой меж деревом,
По стоптанной давно тропе,
И между югом, небом, севером
И сердцем в левом кулаке.
Там есть какие-то созвучия,
Которые на взлёт во сне
Похожи и набор из случаев,
Летящих облаком в окне.
А как измеришь долю правды,
Зажатой в паузе меж слов?
Они, нечитанные, рады,
А я, читающий, готов.
Но эта сладкая надежда
Так разрывается легко,
Как карнавальная одежда
И пробки от Veuves Cliquot.
Определишься, где стоишь,
Ищи-свищи, чего ты стоишь.
Пока ты не заговоришь,
Не понимаешь, что построишь.
Навяжет намять, заплетёт
Узлы. Возьми краюху хлеба,
На землю посмотри и небо,
Где голубь веточку несёт
***
Сосед обещал напомнить о важном деле,
А ночью умер, напомнив, что мы умираем.
Мы в большинстве, наверное, бы не хотели,
Но таем со дня рождения, таем, таем.
Лодка, в которой душа скользит по просторам
Земным, временным, по краю судьбы и былого, Неместным небесным местам, по которым
Плывём мы за Богом, любовью, мечтою, словом.
И по кувшинкам, звёздам, рельсам — путей не счесть.
Где жарко, холодно, счастливо, страшно, жестоко.
Но компаса нет и карты, есть вера и честь,
И выплывет лодка по ведомым ей протокам
Туда, где надежда, память, любовь и свобода.
А где это? Нет там понятия — где, только капелька веры
И душу предъявишь у входа со шрамом штрих-кода
Без труб и ключей, и кущей, без запаха серы
***
Судьбе по рельсам путь от тупика до Бога.
Но ржавь не отодрать, и стрелки запекло,
Под общий наш вагон не стелется дорога,
Что было, не видать сквозь грязное стекло.
И график и тариф обведены нулями,
Глухая магистраль закрыта на засов,
Лёг лагерный отряд шпал сбитых костылями,
Где стрелки на путях отстали от часов.
Ободранный состав, как вечный призрак, точен
В двенадцать даст гудок, пугая всех окрест.
Качаясь и скрипя, несёт расстрельной ночью
Прочь будущее бывшее из этих мест.
На станции конца у старого вокзала
Вперёд или назад гляжу до той черты,
Где рельсы, наконец, сливаются в начало,
Поля и города, туннели и мосты.
Там паровоз летит, не зная остановки,
И только стук колёс вращается вдали,
Где пуля из ствола игрушечной винтовки
Навылет разнесла полглобуса Земли.
Там прошлое везут без права передачи.
Гудок и чёрный дым с осколками угля,
И мы поём с отцом, и проводница плачет:
«Едем мы друзья в дальние края».
Там общие места и ларь под нижней полкой,
И рыскает волчок-утащит за бочок,
Там спится вечным сном и зайчику и волку,
Запрет не разглашать, он и во сне молчок.
Омытый помидор, лучок, яйцо вкрутую
И постук по столу, оранжевый желток,
Чекушка на двоих, и проводник пустую
Заменит за трояк и сделает глоток.
Ты прошлое своё расскажешь приключенье,
И будущим своим поделится сосед,
И каждому билет — его предназначенье,
Всё в прошлое уйдёт, где будущего нет.
Побудка в пять. Плацкарт. Горячий подстаканник.
Пора сдавать бельё. Бьёт ржавый стык. В окне
Пустой буфет, титан, течёт разбитый краник.
И проводник билет протягивает мне
***
Приехало прошлое с тёмным налётом от гари
И запахом сена подстилки в троянском коне.
И с воем сирены, как-будто наряд на пожаре
Секретно пехоту везёт погибать на войне.
И громко звучит, как звонок на большой перемене,
Наивный балет с лебедями про чёрную месть.
Ах, музыка эта — к предательству и перемене.
Что было, что будет и как разобраться, что есть?
А время раскатано шлангами блеклого цвета,
Они протекают, как мальчик по малой нужде,
И серые лебеди в форме уводят Одетту,
Она не одета, поскольку врасплох и в беде.
В пруду западня, и за длинным оврагом засада.
А в желтых кустах то капкан, то силок и ружьё.
Крик: «Врёшь, не уйдёшь!», и зачем было прошлому надо,
Вот так обложить это прошлое счастье моё
***
Быть может, жизнь лишь выход боковой,
От площадей окраинная зона,
Родная улица с разбитой мостовой,
Знакомая походка почтальона.
Счастливей всех троллейбусный билет,
Июньский запах липовой аллеи.
Отец ушёл, не выключая свет.
Воронья стая с криком: мать болеет!
А после, продолжение стихов
И слов, летящих азбукою Морзе.
Туман ушёл, как запахи духов,
А проводок строки в ночи не мёрзнет.
Стихи всегда простое средство связи,
И бесконечно мы передаём,
Проходят сроки, строки, в каждой фразе:
Любимые! Приём! Приём! Приём!
|