Путешествие в наши дни предполагает терпимость по отношению к самолетам и всему, что связано с ритуалом отлета-прилета. Правду сказать, я люблю кутерьму, окружающую процесс перелета, улыбающихся подтянутых людей в форме, люблю скупой самолетный комфорт; ну разве что страдающие ушками младенцы, неизменно оказывающиеся недалеко от меня на ночных рейсах, резонируют в каждом зубе и совсем не радуют. А вот к аэропортам отношение у меня неоднозначное. И дело даже не в задержке рейсов, не в подробном обыске на посадке, все больше напоминающем визит к врачу, и не в теряющемся багаже. Аэропорт - как комедия масок или, если угодно, как справочник архетипов. В каждом можно встретить следующих персонажей: невротика, ежесекундно подбегающего к табло и на бегу умудряющегося задавать вопросы всем попадающимся на глаза обитателям авиамира; неофита - человека, впервые в жизни попавшего в аэропорт, но зато обремененного невероятным количеством неформатного багажа, который он пытается протащить как ручную кладь, потом загромождает все кресла и подходы к ним, а потом, уже в "гармошке", все-таки с боем отдает свои узлы и палки; большую семью, представленную минимум тремя поколениями, и отягченную или младенцами, или инвалидами (вариант - многодетная "этническая" мать, чьи дети влезают в чужие сумки или пачкают все вокруг особо липкой едой, пока мать совершает намаз/читает Талмуд/перематывает сари); обманутую - девушку, потерявшую/забывшую в такси/, только что тут положившую паспорт/билет/сумочку с фамильными драгоценностями/визу; бывалого - пассажира, занявшего все розетки и все компьютерные порты своей электроникой, игнорирующего объявления и приходящего через секунду после того, как посадка окончилась, и его место заняли - и его все равно впускают! Все это здорово и даже забавно, если ты приходишь, как положено, проходишь через все этапы, как овощ, прибывший на консервный завод, и через полтора-два часа улетаешь восвояси. А если нет? А если дело близится к ночи? Если предстоит ночной перелет, я вхожу в здание аэровокзала в сладострастном предвкушении пытки, которого, должно быть, доискивается мазохист. Но, наверно, не удастся ничего разъяснить, если я не опишу хотя бы три из тех многочисленных эпизодов, которые сформировали это странное отношение.
Если уж доискиваться до причин, то почему бы не вспомнить ночь отлета в эмиграцию? Тогда, в начале девяностых, мы думали, что улетаем навсегда. Если не увлекаться красочными деталями, состояние наше можно было бы описать как смесь возбуждения, страха, горечи от расставания со всем родным и предвкушения неизведанного. Улететь в Нью-Йорк в то время можно было только из Шереметьева. Мы приехали в Москву накануне вечером, а самолет должен был вылететь утром. Нам предстояла ночь в аэропорту. Семейка состояла из семи человек и включала в себя четыре поколения. Самым младшим был мой трехлетний сын, самым старшим - дедушка под девяносто.
Поскольку эмиграция в советские годы была процессом необычайно сложным иПреложение разбито на два выверенным до мелочей: отъезжающие жестоко карались за любую, пусть самую незначительную оплошность и отступление от правил, включая и те правила, которые были известны только тем, кто их учредил, - я расписала роли задолго до этого вечера. Мама отвечала за бабушку, папа - за дедушку, муж - за багаж, я - за ребенка. У каждого – своя Репка. Тянем-потянем. Справедливости ради, наша эмиграция ничем не напоминала ни многомесячное путешествие через океан начала двадцатого века, ни Одиссею тех, кто покинул Союз в 70-ые и в конце 80-ых, а была вроде бы простым перелетом Москва-Нью-Йорк, хоть и с пересадкой во Франкфурте-на-Майне. Взлет-посадка, взлет-посадка - вот мы и эмигрировали. Конец. Конец? Но сначала была ночь в аэропорту. Он запомнился мне каким-то зловеще пустым. Ночью действительно меньше рейсов, а может, я никого не замечала, поскольку мои последние часы на родной земле прошли в муках…- нет, отнюдь не душевных - в муках перепаковки нашего багажа. Баулы шили на заказ. Думаю, что модельер-закройщик, он же хозяин немеренного количества защитного цвета брезента, единственный человек в Одессе, знавший секрет пошива этого зеленого чуда, разбогател тогда невероятно: в тот год вся Одесса паковалась, разъезжаясь, кто куда гаразд. Каждому отъезжающему разрешалось вывезти по три места багажа, не превышающих... уж не помню размеров, но хорошо зато помню, что в эти "три места на человека" надо было вместить все, что мы накопили за годы жизни, и все, что нам может понадобиться в первые месяцы жизни на новом месте – до того момента, когда,хотя бы кто-нибудь из нас найдет работу. Надо ли говорить, что каждый миллиметр, каждый уголок был заполнен, а пустоты утрамбованы и нафаршированы чашками и ложками, рубашками и носочками... А вот взвесить наши баулы удалось уже в Шереметьево, перед проходом таможни: прошел слух, что за лишний вес будем доплачивать. В долларах. А отъезжающим на постоянное место жительства тогдаменяли 50 долларов на человека.
Втащив первый же баул на весы, мы осознали размер катастрофы. Тут уж стало не до простынок и свитерков. Я потребовала, чтобы баулы-нарушители были немедленно распотрошены и облегчены любой ценой. Началась очень тихая (хоть и было в семье несколько хронических крикунов) ссора с переходом на личности. Кроме собственно отъезжающих, в ссоре активно участвовала моя единственная тетка, приехавшая нас проводить и привезшая бабушку, которая последний месяц находилась у нее в Ленинграде. Должна пояснить, что ссорабылатакой тихой по двум причинам: хотели пощадить бабушку, чья болезнь Альцгеймера и так значительно ухудшилась от переменыобстановки и всей этой, ей уже непонятной, суматохи и опасались привлечь внимание дедушки.
Те, кто помнит моего дедушку, согласятся со мной, что и по характеру, и по манере общаться, и по общему отношению к жизни больше всего он был похож на трактор. Любители подобного индустриального дизайна легко находили с ним общий язык. Всем остальным, то есть большинству человечества, приходилось непросто с первой же минуты: заводясь, он не щадил ни чужих ни, особенно, своих. За годы взросления я в конце концов установила что-то вроде основных правил нашего перемирия, в результате соблюдения которых он меня терпел и, кажется, немного побаивался. Но известие о том, что из его багажа, и так с трудом ужатого до размеров зеленого баула, должно быть изъято еще что-то, могло стоить нам настоящего взрыва с непредсказуемыми, учитывая обстановку, последствиями. Мы и так уже привлекли внимание дежурных сотрудников, потому что за полчаса до баульной сцены кто-то вызвал меня поставить какую-то печать, и я унеслась, оставив ребенка на попечение всей нашей группы. Когда я неслась обратно, ко мне подошла женщина в форме и поинтересовалась, не ищу ли я маленькогомальчика.
- Ну, покажите мне вашего мальчика, - без интереса сказала я.
Оказался мой. Я подхватила его на руки, чтобы не выпускать уже до самого самолета. Когда мы с ним подошли к нашей развеселой компании, они посмотрели на нас с удивлением, поскольку не просто забыли о ребенке, а еще и считали, что он спит где-то тут на чемодане.
После того, как все высказали друг другу список обид, тянувшийся со времен эвакуации и переправы через Днепр, и, невзирая на очень теплую погоду, надели на себя лишние свитера и кофты (ну как не вспомнить тут Остапа Бендера на румынской границе?!), мы кое-как закрыли облегченные супербаулы и наконец сдали их в багаж. Внезапно прошел слух, оказавшийся впоследствии ложным, что прибыла представительница ХИАСа и раздает пакеты с документами. Искать ее побежал мой муж, вновь обретший мобильность после того, как избавился от багажа. Увидев группу людей в кожаных куртках - почти, что униформе отъезжающих, - он поднырнул под сомкнутые плечи и оказался в самом центре. Там, прямо на полу, как давеча наши простынки, лежали пачки долларов. Мужчины уставились на него. По описанию мужа, они походили друг на друга не только спинами, но и лицами: одинаковый блеск очень белых белков на фоне очень черной трехдневной щетины. В те годы подобная растительность не являлась признаком мужской сексапильности, а несла совсем другую смысловую нагрузку. Муж попятился в ужасе, но за ним никто даже не кинулся – “кожаные” обалдели еще больше, чем он.
О таможне рассказывать не стану, подобных рассказов должно быть немало, и представить себе эту зловещую процедуру несложно.
А вот за таможней, на ступеньках невероятных по красоте, но совершенно нам безразличных в этот момент беспошлинных магазинов, мы притормозили, чтобы перегруппироваться и подготовиться к посадке в самолет. До отлета было не меньше часа. За стеклами было черно, и не видно было, есть ли на летном поле вообще какие-либо самолеты. То ли это вторая совершенно бессонная ночь сказывалась, то ли просто стресс от всего происходящего, но было стойкое ощущение нереальности происходящего, и казалось, что мы передвигаемся в каких-то декорациях. У меня было так однажды, когда полупьяный рабочий сцены провел меня и подружку на спектакльчерез служебный вход, - мы заблудились закулисами и вышли на сцену, в другую эпоху...
Мы все с немалым огорчением отметили, что бабушка никого из нас, похоже, не узнала и выглядела совершенно потерянной без тети, которая была с ней весь последний месяц. Она позволяла вести себя вглубь аэропортного лабиринта все с большей неохотой. Мы остановились, уговорили ее усесться на ступенечки возле опущенной решетки магазина и стали совещаться. Если она так упиралась на земле, что же произойдет в воздухе? Были, правда, успокоительные таблетки, выписанные ей "на всякий случай"... Решили дать ей одну таблетку и посмотреть, действительно ли они действуют. Как вы помните - ответственной за бабушку назначена была моя мама. Она и дала ей таблетку.
У дедушки всегда обо всем имелось мнение, и мы были удивлены тем, что он не только не спорил, а как-то даже не обращал внимания на всю эту суету вокруг бабушки, которая никак не могла проглотить сухую таблетку, а воду из крана в туалете принести было не в чем. А идти туда она наотрез отказывалась... У деда был какой-то загадочно-торжественно-триумфальный вид. Загадка разрешилась через несколько минут - он наконец не мог больше молчать. Махнув палочкой и отозвав меня в сторону, он с молчаливым ликованием отогнул ворот пальто, и, к ужасу своему, я увидела бутылку водки, которую он пронес через таможню. Старый революционер-подпольщик, черт…
-Да нас всех могли не пропустить из-за твоей выходки!
Он страшно разобиделся, отошел от меня и пошел хвастаться моему мужу.
Я все пыталась успокоить ребенка, который был перевозбужден, капризничал и рвался куда-то у меня из рук, поэтому в тот момент, когда объявили посадку, я находилась на другом, совершенно пустынном конце терминала, напевая сиплым голосом какую-то галиматью, которая, по моим предположениям, должна была ввести его в состояние медитативного покоя. Не переставая бубнить, я пошагала обратно и увидела, что все улетающие нашим рейсом выстроились в очередь перед девушкой, которая раздавала им толстые бумажные пакеты. На этот раз - действительно документы! Все, кроме нашей живописной группы, то есть. Они были там же, где я их оставила. Издали их позы напоминали финальную сцену из "Ревизора". Когда я подошла к ним и увидела, на что они так пристально смотрят, я тоже замерла: бабушка лежала на ступеньках. Она, видимо, упала на ступеньки, из положения сидя, прилегла, в сущности. Бабушка была бледна какой-то синюшной бледностью. Может, это был флуоресцентный свет, а может, у меня просто почернело в глазах, вот все вокруг и отливало синим.
Я передала сына кому-то и наклонилась над ней. Она, кажется, дышала, но очень-очень тихо.
- Ей стало плохо? Сердце?
- Мне кажется, она заснула,- сказала мама. - Таблетка подействовала.
- Как? Так быстро? Ты ей несколько таблеток дала, что ли?!
Потом я подумала, что бабушка, как и мы все, совсем не спала всю эту ночь, вот, видимо, и уснула, наконец...
Как же ее поднять?
- Ну, поднять ее нереально, - сказала мама. Она все-таки чувствовала какую-то ответственность за происшедшее, это ведь она давала таблетку, вот и пыталась реабилитироваться в глазах осуждающей общественности.
- Надо попросить, чтобы дали сопровождающего и инвалидное кресло.
Тут я поняла, что я брежу. Или нет - я сплю, и сегодня не восемнадцатое число, а только шестнадцатое, не было еще никакой Москвы, а это - нормальный предотъездный кошмар.
- Мама, о чем ты. Какое кресло, какой сопровождающий, - сказала я слабо, без интонаций. Все равно это был сон.
- Мне рассказывали. Двоюродная тетя секретарши получила сопровождение,- обиженно сказала мама.
- Почему ты со мной разговариваешь таким тоном, как будто я ничего не понимаю?!
Все это она говорила, усиленно жестикулируя и привлекая внимание девушки с документами. Поскольку все документы, кроме наших, были розданы и все пассажиры встали в очередь на посадку, она нас действительно заметила.
- Что случилось?
- Вот, бабушка уснула. Ей нужно кресло, чтобы въехать в самолет.
- А давление ей мерили? - строго спросила девушка.
Через минуту вызвали врача. Через полчаса ожидания стало ясно, что мы никуда не летим. Просто не попадаем на рейс.
Самолет должен был взлететь через считанные минуты. Врача не было. Бабушка не реагировала ни на риторические вопросы о том, как она себя чувствует, ни на попытки ее разбудить, была флуоресцентно бледна и действительно со стороны выглядела совершенно ужасно.
Что-то надо было делать. Ребенок, как назло, угрелся и притих. Ущипнуть его, что ли, чтоб заревел погромче, разжалобил?..
- Прошу Вас, скажите, пожалуйста, правду: самолет еще здесь?
- Вас не это должно волновать,- с осуждающей интонацией ответила милая, человеколюбивая девушка.
Мы стояли на ничьей земле, между странами, между землей и воздухом, без документов, вещей и надежды выбраться отсюда в какую-либо сторону. Провожающие нас, наверно, уже уехали. Всех денег было 350 долларов; даже "кожаных", с удовольствием бы обменявших их на рубли, уже было не найти. Злополучный багаж сидел, небось, как паинька, в грузовом отсеке улетавшего (улетевшего?) самолета.
- Летите-летите, я задержусь с ней,- радостно сказал мой папа, никуда не собиравшийся ехать до последней секунды.
- Хорошо,- сказала мама тоном угрозы. -Ты свой выбор сделал, а я - с дочкой и внуком.
- О чем это вы? - поинтересовалась с интересом разглядывающая семейную драму хиасовская девушка.
- Ваш пакет не делится. Жизньчеловека важнее, чем отлет.
- Но она же спит!
- А давление ей мерили? - торжествующе повторила она тот вопрос, на который было нечем крыть, и мы смирились.
Было совершенно неясно, что там с самолетом, поскольку до рассвета было еще далеко. Может, его и не было никогда, самолета этого. Сон продолжался, но я уже лучше ориентировалась в ситуации. Конечно же, я сплю, на дворе - прошлая зима, я начиталась Орвелла перед сном, и мне снится кошмар. Через минуту я проснусь и подумаю, что никогда, никогда я не решусь на такой ужас, как можно вот так сорваться и уехать. Я перестала метаться - и тут произошло маленькоечудо: по иронии, именно в этот момент сынишка, враз отяжелев, заснул в моих окаменевших от отчаяния руках.
Еще через десять минут пришла целая бригада - врач и две медсестры. Диагноз был поставлен практически мгновенно: пациент абсолютно здоров и спит. Давление в норме.
- Можете пройти на посадку, - сказала скорбно девушка.
- Задержали из-за вас.
- А как же она… пойдет? Она ведь спит!
- А вот это – ваши проблемы!
И папа с мужем подхватили спящую бабушку с двух сторон - и так и внесли ее в самолет, а потом - вынесли во Франкфурте на пересадке, а потом внесли в другой самолет на Нью-Йорк, поскольку она умудрилась проспать всю дорогу. И только в Нью-Йорке оказалось, что инвалидные кресла действительно существуют в аэропортах. Как, впрочем, и сопровождающие.
II
А потом были другие аэропорты и вокзалы, сначала большие, в больших городах - потому, что увидеть их казалось самым важным, и хотелось всего самого-самого, потом - маленькие, захолустные, в удаленных уголках - потому, что именно они в конце концов оказывались нужными и самыми что ни на есть настоящими.
Именно в поисках настоящей, нетронутой природы лет пятнадцать назад я оказалась в аэропорту крошечного городка Эль Калафате, на самом краешке южноамериканского континента. Это было еще до нашествия турагенств в Патагонию, до прихода больших компаний и роскошных круизов для всех. Безумная поначалу идея поездки в Патагонию реализовалась через год после того, как я случайно набрела на статью, описывающую экзотическое путешествие к Тьерра дель Фуего, Огненной Земле. Нет, это были не "Дети капитана Гранта", а статья в воскресном номере "Нью-Йорк Таймс". Статья обещала незатоптанную цивилизацией красоту, милых приветливых аборигенов, встречи с невиданными зверями и с величием ледников. Дух Дарвина витал в этих местах, здесь останавливались полярные исследователи перед опасными экспедициями на Южный Полюс, сюда ссылали самых опасных преступников.
Дух Паганеля воспрял во мне. Мерещились затерянные экспедиции и суровая природа. С того воскресенья покой был потерян.
- Знаешь, сколько это, наверно, стоит? - проворчал муж, когда я впервые заикнулась о Патагонии.
И я решила убедить его, что поездка в Патагонию по карману любому представителю среднего класса. А посему, сначала разбив временный лагерь в секции "Путешествия" книжного магазина "Барнс и Нобл", а потом пересев за компьютер, я нашла энтузиастов, которые в свою очередь связались с энтузиастами патагонскими и вывели меня на блоги тех, кто уже проделал сей славный путь. В туристические компании я не обращалась: мне хотелось того нетронутого опыта, который не купишь вместе с турпутевкой. Чтобы жить не в отеле, а среди местных. Чтобы путешествовать не в комфортабельных туристских автобусах, а передвигаться так, как по этой земле передвигаются ее исконные жители, И вбирать, вбирать в себя дух этой земли, И потом, дома, время от времени открывать фляжку воспоминаний и пить из нее чудесную энергию этого вновь узнанного нами мира.
В результате наш маршрут пролегал из Буэнос-Айреса в Ушуаю; мы посещали Огненную Землю; оттуда - перелет в Эль Калафате; а там уж и до Национального парка Лос-Гласьярес с его ледниками рукой подать. Собственно, городок Эль Калафате являлся единственной связкой между цивилизацией и ледниками. Оттуда мывозвращались в Буэнос-Айрес. Мы, с одной стороны, чувствовали себя первооткрывателями, а, с другой, радовались, что Патагония не разочаровала: все было, как обещано – и природа, и люди, и животные. Так прошло полпоездки.
Милый аргентинец, организовавший нашу поездку в шлюпке на остров Хаммер, к лежбищу королевских пингвинов, дал мне немало ценных советов по поводу внутренних переездов. Он же предложил организовать все ушуайские и калафатские пересадки-перевозки. Нет, сказала я, мы пойдем другим путем - я хотела путешествовать так, как путешествуют местные, и по мере возможности жить среди местных. Городских автобусов, к сожалению, на Огненной Земле не оказалось, так же, как и маршрутных такси. Но, поскольку я была намерена доказать, что это самая что ни на есть дешевая поездка, я нашла в интернете информацию, что и в Ушуае, и в Эль Калафате, оказывается, прекрасно бегают такси, и стоят они столько же, сколько стоили тогда такси по всей Аргентине - сущие пустяки. За доллар, например, можно было прекрасно добраться в город из аэропорта. За доллар! Поскольку моего испанского в сочетании с энергичной жестикуляцией и мимикой вполне хватало в Буэнос-Айресе, я не усомнилась в том, что смогу заказать такси и договориться с местными проводниками.
Вы не думайте, я самостоятельно спланировала очень многое, и все работало как часовой механизм, пока не испортилась погода, и наш самолет не задержался с вылетом из Ушуаи. На самом-то деле, это тоже было чудесно, так как мы решили, что задержка - это прекрасная возможность посетить знаменитую ушуайскую тюрьму - самую южную и самую неприступную тюрьму мира, под чьим фундаментом находилась вечная мерзлота. Мы действительно успели не только вернуться в город, найти и посетить тюрьму, но и попасть назад в аэропорт вовремя. Bсе шло волшебно: мы встретили людей, с которыми накануне пересекли пешком один из крошечных островков, и распивали с ними кофе и до самой посадки, предвкушая Лаго Архентино, и знаменитые ледники Упсала и Перито Морено, и обсуждая наши шансы на встречу с кондорами и броненосц ами. Короткий перелет - и мы в Эль Алафате. Наша маленькая группка прошла через пустое здание аэропорта и вышла настоянку. Вид был потрясающий, лишающий речи: вокруг шелестели бледно-желтые пампасы, а вдали темнели горы, подсвеченные сзади только что севшим солнцем. Там, на стоянке, на фоне гор стояли микроавтобусы со включенными моторами и несколько запаркованных машин. Наши новые знакомые, жизнерадостно помахав, погрузились в ожидавший их микроавтобус. Другие пассажиры с нашего рейса тоже удивительно быстро растворились в сумерках. Такси не было видно нигде.
Оставив мужа и сына с чемоданами, я вернулась в здание и устремилась к окошку с успокаивающим, таким домашним, издалека желтевшим словом ""ТАXI"". Очереди не было. Собственно говоря, ни к одному окошку очередей не было. И вообще никого почти не было вокруг. Окошко оказалось закрытым. Я постучала - никаких признаков жизни. Через нескольно минут бесцельного кружения я заметила полицейского, проходившего мимо меня к выходу. По-английски он не говорил, но с живым интересом выслушал мой неуклюже выстроенный, но вполне понятный вопрос, и ответил недлинной любезной тирадой, в которой я уловила знакомое слово "lacasa"*.
- Они - дома? Они ушли домой?- догадалась я.
- А как же их травахо**? Люди же ждут в аэропорту?
Из следующей тирады я уловила слово "cerrado"***.
- Закрыто? Ну, вижу, окошко закрыто. Нет, он, кажется, сказал, что аэропорт закрыт.
*Lacasa - дом
**Trabajo -работа
***Cerrado – закрыто
Вдруг полицейский припустил куда-то, поманив меня за собой. Он торопился не зря: девушка в каком-то дальнем окошке как развстала и потянулась к вешалке за курткой. Она говорила по-английски и подтвердила то, чему я не могла поверить: аэропорт закрывался до завтрашнего утра, они и так припозднились, поскольку наш рейс задержался, а такси...
- Oбычно туристы пользуются специальными автобусами.
- А местные?
- Местные сюда не прилетают. Что им тут делать?
Резонно.
-А что же теперь делать?!
Да, можно вызвать такси из другого пункта; ближайшее - в двадцати пяти километрах, в городе. Если они не закрылись, конечно. И - вызвала. И диспетчер на том конце велела ждать машины – ура!
- Когда оно прибудет?
- Кто знает,- печально сказала моя спасительница.
- Может, через полчаса, может, позже. Это ведь не прямая дорога, а через гору. А город - на другой стороне горы.
Между тем, обернувшись к мужу и сыну с тем чувством, которое, наверно, испытывает разведчик, вернувшийся живым после опасной операции, я увидела нечто, поразившее меня: в здании никого, кроме меня, не было. Более того, почти во всем аэровокзале был выключен свет, а двери были обездвижены, и только одна половинка дальней двери была все еще открыта. Я кинулась на... чуть не написала - улицу, но в том-то и дело, что это была нетронутая пампа, а никакая не улица! - за своими, чтобы они успели прошмыгнуть назад, в здание. Снаружи горели невнятно лампочки - одна у входа, другая - на опустевшей стоянке с двумя машинами. Слышались какие-то уханья и всхлипы. По единственной дороге, уходившей в горы, далеко-далеко полз последний отъехавший отсюда микроавтобус. Он был похож на умирающего светлячка, выдавливающего остатки света из тускнеющего брюшка. Мы прошмыгнули в обездвиженную дверь и решили не “сдавать" здание, во что бы то ни стало.
- А если они нас тут закроют? Как мы попадем к приехавшему такси?
- А если такси не приедет сегодня? Я не знаю, что обычно едят на ужин пумы, но выяснять это опытным путем неохота. В крайнем случае, дождемся утра в здании.
Я кинулась назад, к своей англоязычной помощнице... поздно: окошко было закрыто.Все окошки были закрыты, как, впрочем, и все те внутренние двери, к которым у нас был подступ из зала. В аэропорту, наверно, были еще какие-то люди, но найти их было невозможно. Тишина, полутьма... оставалось ждать.
Муж сказал, что он все-таки выйдет на улицу, и будет ждать такси и караулить состояние наружной двери, а если ее начнут автоматически закрывать, попробует заблокировать ее чем-нибудь, чтобы мы смогли просочиться наружу. Я предлагала караулить дверь изнутри. Пропустить появление такси было невозможно: вокруг царила полная, абсолютная, совершенная тьма. Не было видно больше ни гор, ни пампы, ни звезд. В конце концов, мы все-таки поставили в дверь чемодан, хотя надежда на приход такси в мертвый, темный, молчащий аэропорт по неосвещенной, потерянной где-то между верхушками гор и созвездием Персея дороге была очень слабой.
В конце концов мы увидели очень далеко (сначала показалось - это в небе) слабую движущуюся точку света. Надежда... мы узнали истинный вкус этого блюда. О, как мы надеялись, что это - за нами. Теперь мы знали, как чувствовали себя древние моряки при виде маяка. За этим следовало ехать на край света. За редким для городского человека чувством радости: ты - не единственный HomoSapiens в радиусе двадцати пяти километров.
Стоит ли упоминать, что, когда таксист довез-таки нас до пансиона, встревоженные хозяева которого уже не надеялись нас сегодня увидеть, и, извиняясь, объявил приговор с учетом ночной наценки – три доллара, я дрожащими руками дала ему двадцатку и использовала все известные мне слова благодарности на всех языках, включая, русский?
III
Повторяющееся невезение персонажей превращается в комический прием, но в этой части мне пришлось слукавить: история эта действительно начинается в аэропорту, но потом все же выплескивается за его пределы, потому что было бы нечестно не сказать "б" после моего истошного аэропортного "а-а-а". Каюсь, я нарушила единство места - но зато вы узнаете, чем закончилась эта поучительная история! И, в конце концов, кто знает, как развернулись бы события, не проведи я бессонную ночь в делийском аэропорту.
В Дели я летела неизвестно сколько часов через несчeтные часовые пояса: сначала из Нью-Йорка в Москву, а потом из Москвы, после пяти часового ожидания, в Дели. А наследующее утро меня ожидал последний перелет, в Шринагар, в аэропорт имени шейхаУлАлама, святого покровителя Кашмира.
Вот они, язвительные комментарии, началось... слышу-слышу:
- А без этого... шейха... твой индийский опыт казался неполным?
- Адреналина тебе не хватает?
- Ну, в Кашмир-то зачем? Да и не Индия это вовсе...
Дорогие скептики, вы просто не знакомы с моей концепцией свободного путешественника - я вас еще познакомлю с ней, обещаю, но не сейчас. Не перебивайте, я и сама готова себя же перебить:
Я путешествую повсюду, с учетом собственной гермофобии. Профилактика - это мой приоритет, а потому лекарства и средства "на всякий случай" в индийских поездках у меня занимают полчемодана. Так вот, выйдя в кондиционированный, вполне современный зал прибытий красивого делийского аэропорта, я притормозила, раздумывая, принять ли мне маларон, средство от малярии, немедленно или подождать, когда я стану подлетать к Шринагару, региону с повышенной влажностью. Как вдруг в раскрывшуюся автоматическую дверь вместе с потоком раскаленного воздуха влетел единственный, наверное, обитающий в майском раскаленном Дели комар, первый предвестник сезона дождей, и устремился, естественно, ко мне, прямо к щели между штаниной и носком... есть! Есть первый укус!
Я упоминаю о нем не потому, что заболела в результате малярией. Просто укус этот обозначил момент потери контроля над событиями, некую точку невозврата. Обычно хаос появляется в моей жизни именно так: мельчайшие знаки начинают пунктирно прочерчивать ту траекторию, по которой поползет вниз все последующее. Все это напоминает серию звонков перед спектаклем. Один, другой, третий, понастойчивей, ... а потом открывается занавес - и смотри! Причем я обычно предпочитаю думать, что пришла смотреть комедию, а не драму или, Боже упаси, трагедию, но все же иногда оказываюсь участницей сцен, в которых даже самый черный юмор не помогает.
Возвращаясь к рассказу: за исключением первого звоночка, а точнее, писка грядущего хаоса, ночь в аэропорту прошла без событий. Я тщетно пыталась вздремнуть на скамейке, точнее, головой на скамейке, ногами на багаже, чтобы хотя бы зафиксировать тот момент, когда его украдут. За территорию надо было постоянно сражаться: скамеек было намного меньше, чем желающих. Так что на каждую скамейку претендовали –несколько масок из аэропортной комедии дель арте: слева - "этническая" мать, с липкими детьми, клянчащими у меня если не доллар, то хотя бы ручку, справа - неофит с ярко-красной, выкрашенной хной бородой и остро пахнувшими старомодными чемоданами... Нaконец наступило утро, прилетел мой самолетик, я погрузилась в него и без задержки была доставлена в столицу индийской административной территории Джамму и Кашмир.
Выход из самолета в Шринагаре выглядел приблизительно так же, как выглядит посадка в самолет в аэропорту Кеннеди: паспортный контроль, досмотр ручной клади, металлоискатель. Здание аэропорта можно было покинуть только после того, как все прибывшие заполнили подробнейшую форму, объясняющую, какoго черта они сюда притащились. Взрывоопасная территория, зона конфликта.
- Подождите, разве конфликт не разрешен?.. - чиновник в военной форме смотрит куда-то в угол, отвечая:
- Не совсем разрешен.
Аэропорт, как и, следовало, ожидать, малюсенький, единственный выход ведет к единственной стоянке с несколькими замызганными легковушками, удивительно похожими на "Запорожцы" советских времен. "Индийских Феррари" – желтых тук-туков (фактически, крытых мопедов с двумя задними сидениями) невидать - удивительно! Это – первое отличиеот "Большой земли" – основной территории Индии. Второе отличие – совсем другие лица: более скуластые – совсем как в Пакистане, с разрезом глаз, напоминающим о близости Китая.
На дорожке, ведущей от двери к парковке, в рядок уселись встречающие, в основном подростки. Они держали в руках разномастные таблички с именами прилетевших туристов. Видно, не я одна считала, что Кашмир стоит увидеть! Во втором ряду партера, на пыльной травке, сидело несколько стариков Хоттабычей, скушно глядевших перед собой и почти не обращавших внимания на выходящих из здания. Видимо, они приходили сюда после первых утренних затяжек гашиша, как говорится, людей посмотреть и себя показать. Еще одно отличие от "Большой Земли" - никому ни до кого не было дела. Ну, туристы приехали, и что с того? Не хватали за подолы, не кричали "Excuseme". Странная какая-то Индия.
Не хотелось бы, чтобы вы подумали, что калафатский опыт ничему меня не научил. Все, ну абсолютно каждый шаг, было заранее спланировано онлайн агентом и оплачено. Поэтому меня встречали. Во всяком случае, я так думала. Тем не менее, таблички с моим именем не было видно нигде. Маневрировала я с трудом, волоча за собой застревавший колесиками в рытвинах чемодан, а потому могла лишь крейсировать туда-обратно по недлинной дорожке.
Все - да, правильно, мы это уже проходили - абсолютно все разъехались. Пора было куда-нибудь звонить. Распечатанные контактные телефоны на всю поездку были наготове, все на одной страничке. Я извлекла свой мобильный, заблаговременно разблокированный, чтобы звонить на территории Индии, включила его... и сразу пошел текст "Добро пожаловать на особую территорию Джамму и Кашмир. А сейчас введите код ". Какой код? Я совершенно благополучно позвонила домой из делийского аэропорта, все сработало нормально и без кода. Проходивший мимо офицер (да, вот еще отличие - все вокруг, кроме детей в футболочно-джинсовой униформе и стариков в чалмах и тюбетейках, были в военизированной одежде) пояснил: "А Кашмир - это не Индия, а особая территория, поэтому все сотовые сигналы извне блокируются. Ага. Значит, телефона у меня в ближайшие 10 дней не будет. Обернувшись к дорожке, я еще раз убедилась, что ни мальчишек, ни попутчиков из самолета больше нет. Меня не встечали.
Я развернулась, чтобы бежать назад в здание и проситься позвонить с контрольного пункта, где давеча писала сочинение на тему "Зачем я приехала в Кашмир", но тут офицер вернулся и представился:
-Туристская полиция. Мэм, здесь стоять строго воспрещается. Вас кто встречает?
Быстро объяснила, что стоять здесь я совсем не хочу, и что тоже хотела бы узнать, где тот, кто меня должен встречать. Полицейский достал телефон и стал прозванивать мои номера из списка, приговаривая:
- Нельзя стоять. Надо уезжать.
Выслушав подробный ,видимо, ответ, он сообщил:
- А ведь Вас встречают.
- Как я рада. Где же этот человек?
-А вот этого я не знаю. Но Вы должны уйти отсюда.
- Может, они, - кивнула я на оставшихся, напоминавших садовые скульптуры старцев, - знают, куда подевался мой встречающий?
Полицейский подивился моему ходу мысли (только через несколько дней я вспомнила, что в Индии в знак согласия не кивают головой, а раскачивают ее из стороны в сторону), но все же спросил что-то на кашмири у самого энергичного из пыльных Хоттабычей. Тот отделился от земли и вытащил из-под себя картонку. В щели между травой и полой его рубахи промелькнуло мое имя... Короче, я была спасена.
И тут я уехала из аэропорта, но история совсем не собиралась заканчиваться, а то марево, что поселилось в моей голове предыдущей ночью, не только не рассеялось, а даже сгустилось, слившись органичнo с той колышущейся дымкой, которой окутано все в Шринагаре.
На самом деле, мы с Хоттабычем тарахтели в предке "Запорожца" по местности удивительной, тревожной какой-то красоты. Воздух дрожал и колыхался так, как будто он был раскален, но жарко не было совсем. Далекие горы казались театральной декорацией. Точно такая же дымка, кстати, окутывает Тадж-Махал: ближний план - в мареве, а дальний четок на удивление. Как будто фотографируешься в старомодном фотоателье с фанерным задником, изображающим нарядную экзотику.
Я должна была поселиться на барже. Существует такой обычай в Шринагаре: посреди озера Дал стоят на вечном приколе баржи, превратившиеся в своего рода островок, добраться к которому можно только на лодочках, так называемых шикарах. В соответствии со своим звучанием, шикара - это такая шикарная лодочка с тентом. С четырех углов тента свисают роскошные шелковые кисти, не снившиеся ильфопетровским похоронным бюро. Вот так - с псевдо -"Запорожца" на шикару, а с шикары - прыг-прыг по хлюпающим деревянным мосткам,- я добралась до той баржи, на которой мне предстояло окунуться в роскошь, придуманную, видимо, еще колонизаторами. На барже меня должен был ждать завтрак (хотя время уже было обеденное, сегодня я и завтрака-то не ела) и безмятежный покой одного из самых романтических уголков Кашмира.
Я допрыгала до низкого бортика и шагнула на баржу. Навстречу мне вышла женщина в пунджабских шароварах и рубахе и поздоровалась, сложив руки перед собой. Вслед за ней, сняв у двери обувь, я вошла в каюту, точнее было бы сказать, кают-компанию, где вдоль стен на голом полу сидело еще несколько стариков в тюбетейках. Я поздоровалась и приняла приглашение садиться. Сесть можно было только рядом с ними - на пол. Стараясь изо всех сил не показаться невежливой, я присела на корточки. Мы сидели так довольно долго, я даже, кажется, начала засыпать. Пришла девочка-подросток и предложила, кланяясь, чай с молоком и печенье подозрительного вида. Я заколебалась, но голод, смешанный с вежливостью, превозмог, и я съела несколько печеньиц, запив мутным тепловатым чаем.
- Еще? - спросила девочка, единственный здесь человек, говорящий на сносном английском.
Я пробормотала что-то вроде:
- Не хочу портить аппетит перед обедом.
Девочка удивилась:
- Обед уже был.
Спросить про ужин я не рискнула и решила перейти к главному:
- Мне хотелось бы пройти в мою каюту.
Девочка снова неприятно удивилась моему желанию, на этот раз молча… Лицо ее, казалось, говорило: "Разве ты не приехала провести этот день в кругу моей семьи?" и пошла советоваться.
Прошло еще какое-то время. Мои часы показывали то ли нью-йоркское, то ли московское, а тело не давало никаких временных ориентиров вообще. Оно находилось в состоянии сна наяву и повиновалось крайне неохотно.
Появилась женщина с самым первым Хоттабычем (или с его братом-близнецом), и жестами пригласила меня следовать за ними. Хоттабыч, поднимая мой чемодан, заметил:
-Лучше бы вы приехали в конце туристского сезона, тогда у нас было бы больше места.
Я не очень поняла, чем это было бы лучше - а разве я не туристка? Но на дискуссии я совсем не была настроена. Коль скоро не удалось поесть, мне хотелось хоть немного поспать до начала моей туристской программы.
Кое-как натянув оставленные у входа туфли на распухшие ноги, я поспешила за своим чемоданом по расхлябанным, выщербленным мосткам в глубину импровизированного острова и нырнула вслед за процессией в чрево очередной баржи, причем она показалась мне еще более облезлой, чем предыдущая. Должна сказать, что посудины эти ничем не напоминали те красочные фотографии, которые приложил к одному из писем мой агент. Это все, включая всепроникающий запах марихуаны, больше напоминало заброшенную лодочную стоянку в каком-нибудь злачном углу Бруклина, вроде Ред Хука, но думать над этим было некогда. Пригнувшись, я вошла в квадратную маленькую каюту. Вдоль двух стен располагались шкафы. Пол был покрыт вытоптанным ковром.
Что-то было в этой каюте странное, как на картинке из журнала времен моего детства, когда надо найти десять ошибок, но мозг мой все не включался.
Я дернула за створку одного из шкафов:
- Можно пользоваться?
Женщина посмотрела на меня то ли со страхом, то ли с укоризной, и что-то сказала.
Девочка перевела:
- Там - наши вещи. Нельзя.
Женщина тем временем достала из шкафа цветную мятую простыню и бросила ее на ковер. Когда она стала босыми ногами ходить по этой простыне, растягивая углы, а потом бросила в угол две подушки, вытащенные из другого шкафа, я вдруг поняла, чего не хватало картинке. В каюте не было кровати.
- Окэй? - растянув губы в улыбку, осведомилась у меня радушная хозяйка, поправляя уголки и отступая к двери.
Мозг мой натужно провернулся.
-Нет. Не окэй. На чем мне спать?
- А-а, - сказала хозяйка. - Сейчас.
Она выбежала - искать кровать? Готовить другую каюту? Девочка и ибн-Хоттаб остались со мной, тихонько совещаясь на неизвестном языке. Я продолжала стоять около своих вещей, тупо глядя на "постель" и пытаясь сообразить, не очень ли я переборчива, почему обычаи кашмирцев так сильно отличаются от других областей Индии, и обсуждалили мы когда-нибудь в переписке с агентом такое странное требование, как кровать.
Через несколько минут хозяйка вернулась с тоненьким пятнистым матрасиком и ловко подсунула его под простынку.
-Окэй?
-А каюты с кроватью нет? И… где душ? А еще я хочу, есть, - я постепенно обретала дар речи. Уж что-что, а наличие душа и туалета западного образца я действительно оговаривала.
Семья обменялась недоуменными репликами и, толкаясь в дверях, заспешила на совещание по поводу моих нелепых причуд.
Расстроенный моим некультурным поведением Хоттабыч проворчал:
- Мы поищем еду в этот неурочный час и спросим у соседей, можно ли сходить в их душ, но по расписанию сейчас надо собираться на экскурсию в Сад Блаженства.
И они ушли искать еду, душевую, туалет и кровать.
А я... Сейчас я признаюсь вам в том, о чем не рассказывала никому - во-первых, стыдно, во-вторых, зная мою гермофобию, никто из знающих меня лично все равно не поверит. Я легла на пол под низким окном, мимо которого ходили то ли мои хозяева, то ли их многочисленные соседи - счастливые обладатели душа, и проспала минут двадцать, а может, полчаса, а может, и больше. И, так и не добравшись до садов могольского императора, с века так примерно семнадцатого суливших посетителям высшую радость и удовольствие, познала настоящее блаженство.
Проснувшись, я вышла наружу. Солнце уже касалось горы. Поверхность озера безмятежно сияла. Я доскакала до ближайшего входа на соседнюю баржу, где моя хозяйка вместе с дочкой готовила что-то зловонное в черных котлах, очевидно, ужин для всей семьи и обед для меня, и твердо произнесла: "Хочу в душ. Сейчас.”
Девочка сказала:
- Хотите, я вам полью? В кухне осталось много горячей воды.
На что я сказала столь же лаконично:
-Телефон.
Конечно, они могли сказать, что и телефона нет, но я уже приходила в свое обычное состояние, и мне стало совершенно все равно, положено ли туристке с Запада так жестко выдвигать требования в мусульманском доме.
Меня жестами пригласили в давешнюю кают-компанию и приволокли откуда-то телефон. Все прежние персонажи, было их четверо или пятеро, не помню, сидели на тех же приблизительно местах.
- Звоните моему агенту. Вот номер, - обратилась я к ближайшему обитателю комнаты, предусмотрительно не выпуская список телефонов из рук.
Он послушно набрал номер и передал мне трубку.
Агент мой имел неосторожность взять трубку:
-Кто это? Как твое доброе имя?
Этот вопрос звучит совершенно нормально в Индии, где английский язык сохранился в той форме, в которой он попал сюда. Индусы продолжают говорить на британском английском колонизаторов, приправленном совершенно специфическими местными оборотами. Но тут я взорвалась:
- Не знаю, покажется ли вам добрым мое имя, но ваше доброе имя находится при последнем издыхании.
И я высыпала на него все известные мне угрозы, действующие на мелких бизнесменов, выдумав несколько новых, специально для него. Я требовала немедленного перемещения меня к благам цивилизации, даже если это означало прощание с прекрасным озером и его обитателями.
- О, как мне грустно,- прозвучало на другом конце. - Неужели вас, дрожайшая мэм-сахиб, негостеприимно принимают?!
-О, - сказала я с самой зловещей из доступных мне интонаций,
- о, ты еще не знаешь, что такое грусть. Ты познаешь это чувство в полной мере, как только я доберусь до интернета и ославлю твое паршивое агенство на всю Индию, не забыв оповестить ассоциацию турагентов (к счастью, я слышала когда-то, что такая организация действительно существует).
- Грусть твоя будет прямо пропорциональна твоему бездонному стыду и хроническому безденежью.
Пока я цветисто ругалась по телефону, мусульманские мужчины смотрели во все глаза, как западная женщина разрушает привычные представления о мире. Девочка заглянула, было с улицы, но была немедленно выдворена, чтобы не научиться от меня чему-нибудь не тому.
В течение получаса (ощущение времени понемногу возвращалось, как и ощущение реальности) прибыла шикара с извиняющимся молодым человеком, моим гидом в Шринагаре, привезшим мне традиционную кашмирскую еду - бутерброд с арахисовым маслом и баночку крем-соды. Меня перемещали на другой конец озера, на одну из тех барж, которые я видела на фотографии.
Уходя, я обeрнулась и сказала своим хозяевам, вышедшим из разных углов острова барж и толпящимся на мостках:
-Благодарю вас за гостеприимство. Приятно было с вами познакомиться.
В конце концов, они ни в чем не были виноваты, и даже готовы были поделиться драгоценной пресной водой.
И мы поплыли в Сады Блаженства Нишат Багх.
***
Да, чуть не забыла: я ведь обещала поделиться своими мыслями по поводу свободного путешественника! Эта идея выкристаллизовалась у меня годами. И она заключается в том, что, если отбросить путешествия, в которые надо тащить с собой младенцев, тетушек и бабушек, т.e., причиной которых являются вопросы выживания или необходимость, путешествия, поднимающие престиж, и путешествия "за компанию" с людьми знакомыми, но в дороге не проверенными, то золотым, труднодоступным пока, стандартом является то путешествие, в которое отправляется не обремененный посторонними мотивами свoбодный путешественник. Свободный путешественник не боится потерять ничего, кроме жизни и базового здоровья, не возит с собой драгоценные или хрупкие предметы, легко меняет планы и влеком исключительно любопытством и интересом к исследуемому месту и живущим там людям и животным. Он не боится ни новых знакомых, ни приключений. Если путешествовать, руководствуясь этими принципами, то непредвиденная ночь в аэропорту покажется не зловещей, а предвещающей новое приключение и новый опыт.