Тетке Василине было за девяносто. То есть точно не знал никто, потому что родилась Василина в незапамятные времена, когда рожали под скирдою и никто их, младенцев, не считал. Родилось дитя – ладно, а померло - Бог дал, Бог и взял. Так вот помер, не прожив и года, Василинин брат–близнец, а за ним еще восемь что ли, кто теперь скажет, братьев и сестер. Вслед за детьми, получив на мужа похоронку, ушла и Василинина мать. И осталось их от большой семьи Григорьевых сама Василина и крошка Антонина, родившаяся, когда уже с неба падали бомбы, и казалось, весь мир взрывается вокруг затерянной в лесах деревеньки с поэтичным названием Дивный Cад.
Деревенька была такой крохотной, что в ней и в самые лихие годы построения коммунизма не решились создать колхоз. Дивный Cад прикрепляли то к одному, то к другому колхозу, наконец, передали большому совхозу, где работал сезонный консервный завод. Сад-то в деревеньке и вправду был дивный, и плоды из сада того отвозили даже в область к столу партийных начальников. Может, поэтому деревеньку не объявили в свое время неперспективной, и Василина прожила свою долгую жизнь в родительском доме. Работала она в саду, трудилась на огороде, с которого и жила, держала коз, каждый год брала на откорм поросенка. Вырастила и выучила малышку Тонечку. Оторвав от себя единственного близкого человека, устроила ее в городе, дав денег на первый взнос в редкие тогда еще кооперативные квартиры. А осознав, что сестренка крепко стоит на ногах, а дело идет не к молодости, Василина, вдруг спохватившись, родила младенчика Васю, ровесника Тонечкиному Мите.
Вася, теперь уже почти лысый и ссутулившийся, тоже прожил всю жизнь в Дивном Cаду. Здесь женился он на соседской Валюшке, здесь и двух сыновей с нею вырастил. А деревьев множество посадил, - в саду всю жизнь проработал. Он, Вася, и позвонил Мите утром в понедельник.
- Митяй, - сказал он, - тут такое дело…
И закашлялся. А может, слезы к горлу подступили: каким бы взрослым ни был, а мать – это самый родной человек. Всегда так на свете было. И всегда будет.
- Митяй, - повторил Вася сдавленно, - тут такое дело… Мамка ночью померла. Валюшка утром молока ей понесла, а она, ну, мать, уже холодная. Она молоко по утрам…
Вася вздохнул, как всхлипнул. Говорить ему было тяжело, и он с усилием выталкивал из себя слова.
- Приезжайте хоронить мамку. Я к батюшке сейчас поеду, узнаю, когда... Завтра, в общем.
Вася помолчал.
- Ты тете Тоне аккуратно как-нибудь скажи, ага. Я на вокзале встречу как всегда, не волнуйтесь. Ну, давай, Митяй, - Вася опять вздохнул, - в шесть на вокзале. Так вот…
Вагонные колеса глухо стучали по рельсам, в стакане подрагивала, бренчала, забытая чайная ложка. Митина мама беспрерывно вздыхала, иногда срывалась на всхлип, и начинала плакать и перебирать вслух все, что сделала для нее «дорогая Васечка».
- Говорила она мне: - Тонечка, деточка моя, сестричка родненькая! -всхлипывала она. – И учиться заставила, и денег давала, хоть сколько, а давала. Однажды, помню, вишни не уродили, так она все с огорода продала, и мне десяточку дала. И все с лаской, все весело! А тебя, сыночка, так любила, так любила! И Людочку твою с детками каждый год к себе на все лето в Сад забирала…
И она снова рыдала, и худенькие плечи вздрагивали, а волосы, всегда так тщательно причесанные разошлись неровным пробором, и стало видно, что их уже пора подкрасить.
Вася встречал их на вокзале, помог стащить с подножки вагона неподъемные сумки с бутылками.
- Сладенького привез, не забыл? – спросил он у Мити. – Мамкиным подружкам, им красненького надо!
- В черной сумке красненькое, - ответил Митя, радуясь, что мать отвлеклась, и причитая «Осторожно, мальчики!», семенит рядом и следит, чтобы они не разбили выпивку.
- И красненькой и беленькой – не волнуйся! - Люда поддерживала свекровь под локоть. – Дети, Витька с Леной, утром машиной приедут, у них в багажнике еще целый ящик и сумка полная.
- На рассвете выедут - без пробок доберутся, к десяти здесь будут, а то и раньше, - успокоил Митя, заталкивая сумку в багажник Васиной «Нивы».
Дом тетки Василины стоял на краю деревни у самого сада. Калитка была открыта, дверь нараспашку, а занавески, наоборот, задернуты. Тетка Василина лежала на столе в белой вышитой рубашке, лоб прикрыт лентой, руки сложены на груди, лицо строгое, отчужденное, словно говорила: - Все, ребятки, дальше сами, без меня!
Васина жена, Валюшка, и еще две старушки сидели у гроба. Одна из женщин поднялась, освобождая место.
- Вот, посмотри, Васечка, Тонечка, сестричка твоя приехала! – сказала она.
Валюшка вскочила, стала обнимать Митю, потом Люду, присела возле тети Тони, обняла ее за плечи, обе они заплакали. Старушки плакали вместе с ними, и сгорбленные их плечи вздрагивали под черными платками.
Попозже Валюшка собрала на стол и кормила их. На улице уже стемнело, когда подъехал Володя, старший сын Васи и Валюшки. Младший их, Федор, служил во флоте и сейчас, по расчетам Васи, плавал где-то возле Африки.
Володя привез мясо, и женщины долго возились, разделывая его к завтрашним поминкам. Утром должны были прийти женщины помогать готовить. Валюшка послала Митю с Васей к соседям за большими кастрюлями и за посудой, а Володю к своей сестре за скамейками. Скамейки привезли, и Митя с Васей помогли их разгрузить. Володя, поев, сразу ушел спать, за ним Валюшка услала спать и Васю.
Около полуночи Митя уговорил смертельно уставшую мать подремать и уложил ее на диванчике в теткиной комнате. Валюшка пошепталась с Людой, потом приготовила им постель, и тоже ушла в спальню.
Возле Василины все еще сидела старушка в черной косынке и в темном платье в мелкую белую точечку, и, смешно шевеля губами, шепотом читала из толстой книги.
- У тетки тоже такое же платье было, - вспомнил Митя, - «в крапушку» называлось!
Вскоре пришел молодой парень в темной рубахе, поговорил шепотом со старушкой, и стал сам читать над Василиной. Старушка поднялась, распрямляя занемевшую спину, и Митя узнал бабу Наташу, давнюю теткину подругу. Люда заварила свежего чаю, разлила по чашкам.
- Ушла тетя Василина, - вздохнула Люда, садясь за стол. – Мне она как бабушка была. У меня родных только отец с матерью, детдомовцы оба. Праздник придет, а за столом все те же – мама-папа да я. А у тети я сразу семью почувствовала.
– Хорошая была Василина, - подтвердила баба Наташа. – потому и ушла так легко. Тело уснуло, а душа на небеса вознеслась. Уж я-то Василину как никто знаю: мы с ней росли вместе, вместе и старились. Василина мамку вашу, Тонечку, как свое дитя любила. Сестренка все для нее была – и муж, и дети, и семья.
- Баба Галя, мамка ихняя, вы знаете, померла в конце войны, - рассказывала баба Наташа, прихлебывая крепко заваренный чай. – Сейчас бы сказали, что рак у ней. А тогда говорили, что от тоски душевной тело еду принимать перестало. Нас, девок, после войны в Саду восемнадцать было. Победу встретили, бражки хлебнули и плакали. Уж так плакали – не рассказать! Парней наших война забрала, отцов тоже, - мужиков не осталось. - одни бабы да детишки в Саду. Не за кого нам замуж идти было. Кому двадцать годков стукнуло – вековушей считали, но мы с Василиной чуда ждали. Потом чудо случилось, посватали меня за лесника. Он, Степан мой, без руки с войны пришел, вот помощницу искал. Хорошим оказался, душевным, мы с ним сорок шесть лет прожили, и ни разу не пожалела я, что пошла за него. Подружки наши, Катя с Нюрой, в город подались, в домработницы. Тоже натерпелись! А у Василины до войны жених был, да сгинул, она знала, как хорошо с любимым, вот и говорила, что лучше одна проживет, чем с чужим-то, да без любви.
Заскрипели ступеньки, кто-то поднимался на веранду, и Люда вышла навстречу. Пришли еще две женщины, сели возле Василины.
- Вы, деточки, идите, ложитесь, - предложила баба Наташа. – Мы Василину одну не оставим. Вам еще завтра хлопотать, Валюшке помочь, Васю поддержать, вам силы нужны. Я тут сама похозяйничаю.
…Вася разбудил Митю на рассвете. Потряс за плечо, как в детстве, когда они самовольно убегали с дедом Степаном на весь день в лес или на рыбалку. Митя тихонько, чтобы не разбудить Люду, выскользнул из-под одеяла и вышел за Васей на веранду. Над садом висел туман. Вишни были в полном цвету и выделялись белыми шапками деревьев на сероватом фоне тумана. Братья молча глядели с высокой веранды в сад.
- Ушла мама, - вздохнул Вася. – Страшно мне, Митяй! Как-то так думалось, что мамка между мной и смертью стоит, понимаешь. А теперь никого старше меня нету, мой черед, значит, ну, в смысле, я следующий буду в домовине лежать. Вчера Валюшке сказал, а она накричала на меня, расплакалась, ну, баба, понятно. Ты-то меня понимаешь?
- Понимаю, - вздохнул Митя, - мне тоже страшно. И ведь Людке не скажешь про такое, она думает, что я – герой.
- Герой, голова с дырой! – улыбнулся Вася. - Помнишь, дед Степан нас так хвалил?
- Помню, конечно, - улыбнулся Митя, глядя в туман. – Как быстро все прошло, и детство, и жизнь вся. Мы уже с тобой, Васька, старые, лысые и седые. Что дальше-то будет…
- Внуки будут! – сообщил Вася, тоже не отрывая глаз от тумана над садом. – Володькина Надька беременная, позавчера призналась. Мамка еще успела порадоваться… - Вася всхлипнул. – Тяжко, Митяй!
Митя обнял Васю за плечи, и они долго стояли, глядя на сад. Взошло солнце, туман стал таять, и умытые вишни заблестели белыми цветочными гроздьями, а яблони ярко-зелеными молодыми листьями. Над деревьями деловито засновали пчелы.
Приехали Витя с Леной, Митины дети. Витя с Володей вытащили из багажника сумки с едой, занесли на кухню, потом пристроили в холодок выпивку. Люда позвала их завтракать. Попозже пришли женщины готовить еду для поминок, и Валюшка с Людой ушли с ними в летнюю кухню. Митина мама туго, по-деревенски, повязанная черной косынкой, сидела у гроба.
Лена убрала со стола и тоже села возле бабушки. Привезли из района заказанные вчера венки с черными лентами. Митя с Васей, открыв обе половинки двери, занесли венки в дом, расставили, прислонив к стене. Лена расправляла ленты: «Дорогой мамочке», «Любимой бабушке», от сестры, от подруг, от племянников, и, неожиданно «Незабвенной Василине от Дивного Сада».
- Да, - сказал Вася, поймав Митин удивленный взгляд, - хотел написать от жителей Дивного Сада, но у них не вместилось, больно длинно, сказали. Все поймут, не сомневайся!
- Поймут, дядя Вася, - обняла его Лена. – Все понятно, и венки такие красивые, бабушке бы понравилось.
А в дом заходили все новые и новые люди: соседка, тетя Маня Горшина, с букетом ландышей, почтальонша Раиса в форменном пиджаке и черной «газовой» косынке, соседи «с задов» Замятины, какие-то девочки, в темных платках поверх ситцевых сарафанов и с белыми нарциссами в руках. Пришел новый директор «фруктзавода», при котором Василина уже, вроде, и не работала. Он был в костюме и в черном галстуке. Жена директора в дорогом кружевном костюме, наверное, специально купленном для таких печальных случаев, и в шелковом черном шарфе, накинутом на аккуратно уложенную прическу, села на веранде. Директор поздоровался за руку с Васей и Митей, остальным кивнул.
Лена ушла в спальню переодеться, сняла джинсы и надела черную юбку и черную блузку в горошек. Платок она пока набросила на плечи. Витя с Володей, оба в черных майках, вытаскивали из-под навеса скамейки, расставляли столы.
Пришел пастух дед Матвей с сыновьями и внуками. Оба сына его дружили с Митей и Васей, а внуки озоровали с Витей, Володей и Федором. Пришла фельдшерица из амбулатории в белой косынке, которую она, уже зайдя во двор, сменила на черную, добытую из медицинского чемоданчика. Прибежала, запыхавшись, продавщица Галина в ярком цветастом платье и с черным платком на плечах. За ней, с букетом красных и желтых тюльпанов, во двор вошла старенькая учительница. Школу здесь уже лет десять как закрыли, и детей теперь возили на автобусе в район, а учительница, вспомнил Митя Валюшкин рассказ, переезжать в район не захотела и осталась доживать в Саду. Подъехал на запыленном сельскими дорогами «газике» старенький батюшка. Он поставил машину со стороны сада, помог слезть с высокой подножки такой же как он старенькой матушке в темном платье и в шали с бахромой, и они, поддерживая друг друга, пошли к дому.
- Отец Михаил уже не служит, пять лет как на пенсии, - пояснила Мите баба Наташа, стоявшая рядом с ним на веранде. – Служить приедет новый батюшка, а они Василину проводить пришли.
Машина нового батюшки, поблескивая затененными стеклами, подъезжала к дому, и Митя позвал Люду с Валюшкой в комнату. Они, Василинина семья, сели по обеим сторонам гроба. Мама и Валюшка плакали в голос, всхлипывали Лена с Людой, Витя и Володя, одинаково опустив голову и сложив руки между колен, горбились на стульях. Митя с Васей маялись, обнимая маму и Валюшку.
…Кладбище было за садом.
Впереди процессии мальчик, внук соседей Замятиных, нес портрет Василины. Василина на портрете была молодая, лет сорока, русокосая и белозубая, в нарядном платке с красными розами, и в вышитой рубашке. Гроб до самого кладбища несли на руках Витя с Володей и внуки деда Матвея. За ними Вася с Валюшкой вели под руки плачущую тетю Тоню, с ними шли Митя с Леной. Чуть позади родных шли, провожая Василину в последний путь, все жители Дивного Сада и еще столько же незнакомых Мите, но, по всему видно, хорошо знавших тетку людей. До кладбища дошли медленно и в полном молчании. Слышны были только плач Валюшки и Антонины, да редкие всхлипывания остальных, и еще жужжали пчелы да перекликались птицы.
… От кладбищенских ворот, если пройти налево до самой ограды, Митя помнил, целый участок занимали Григорьевы. Здесь лежали Василинины бабки и дед, ее маленькие братья и сестры, тетка и мать. Один дед, со слов Василины, был убит случайной пулей «в двадцатом годе», второй дед сгинул на «германской войне, потому могилы ему не было». Отец Василины погиб на фронте в сорок втором, тоже неизвестно где успокоился.
- Бабы - осиротевшие, безмужние, несчастные, - тащили на себе и дом, и семью, и весь Дивный Сад, вытягивая из бед, революций, бесконечных войн! – думал Митя, помогая опустить гроб рядом с могилой. – У тетки Василины хоть семья была, было кого любить, для кого стараться…
Он смотрел на толпу людей у могилы: большинство – бабы,старые, молодые ли, все в темных платках и с одинаково печальными лицами. Даже его Люда, да что жена, его дочка, которой и двадцати еще не исполнилось, была частью этой печали!
- Сестричка моя ты, родненькая, - запричитала мать, когда застучали молотками по крышке, - Васечка, любимая, мамонька моя, зачем ты ушла, на кого меня оставила!!
Антонину подхватила баба Наташа и еще какая-то женщина, что-то на ухо ей зашептали. Митя взял мать под руку, она заплакала, утирая глаза платком. Уголок платочка белел на черной блузке, стрелкой указывая на сердце. Люда достала из кармана платья трубочку с валидолом, протянула свекрови таблетку.
Василину опустили в яму, глухо застучала по гробу земля.
Когда холмик утрамбовали лопатами и воткнули вокруг него венки, соседи и знакомые потянулись по тропинке с кладбища. У могилы остались только родные и баба Наташа.
- Прости, Тонечка, что здесь говорю такое, - баба Наташа взяла Митину мать за руку, повернула к себе и прижала ее заплаканное лицо к своей груди, - но Василина просила сразу же у могилы рассказать, чтобы и она слышала. Слышишь, Васечка, - баба Наташа кивнула свежей могиле, - я все говорю, как ты наказала. Вот, значит, когда Тонечка Митей забеременела, пришла Василина к нам со Степаном просить помощи. Не встретился ей человек хороший, не получилось ни замуж выйти, ни дитя родить. По любви родить дитя не получилось, сказала, рожу по уважению. И просила Степана моего стать отцом ее ребеночку. Наши со Степаном дети к тому времени уже выросли, в город учиться уехали. Мы с Васечкой уговорились никогда об том не вспоминать, будто и не было такого случая. Родила Василина своего Васю, радовались мы вместе с ней! Степан вас с Митей обоих любил, да и я вам всегда рада была. Теперь уже и Степана нету, и Васечка вот ушла от нас. Пусть земля им будет пухом! А Степан после того в город ездил, в собор ходил и просил, чтобы грех им с Василиной простили.
Баба Наташа всхлипнула, вытерла глаза уголком косынки.
Все молчали и на Васю глядели. Валюшка его обняла, тетка с другой стороны прислонилась. Так, молча, и ушли с погоста.
… Столы стояли во дворе.
Василинины подружки сели вместе, Валюшка принесла к ним на стол сладкого кагора. Разлили по стаканам, директор завода очень красиво сказал о Василине, все выпили. Жена директора вглядывалась в лица, правильно ли сказано, понравилась ли начальственная речь. И еще пили, и говорили о Василине много и очень хорошо, хвалили Антонину и Васю, добрым словом вспоминали Митиного отца. Потом важные гости разъехались, остались только свои из Дивного Сада. Валюшка стала разливать чай. Бабушки, Василинины подружки, напились чаю и завели песни.
- На позиции девушка провожала бойца, - выводила молодым еще голосом баба Наташа, - темной ночью простилася на ступеньках крыльца…
Митя устало присел на скрипучих ступеньках веранды и закрыл глаза. Вот здесь простилася тетка Василина со своим женихом, на этих самых ступенях и закончилось ее счастье.
Вася, кряхтя, опустился рядом с Митей.
- Я, кажется, спину сорвал, болит, зараза. Завтра, если не пройдет, к тете Мане зайду, она выправит. Эх, мамка-то как внезапно ушла, мне все мнится, что она сейчас из кухни выйдет, либо с улицы зайдет.
- …что любовь ее девичья никогда не умрет…- тянули бабы
- И в голову никогда не приходило, что дед Степан… - тихонько вздохнул Вася, - хотя я в метрике Степановичем-то и записан. Он нас привечал, помнишь, на охоту брал, на рыбалку, грибные места в лесу показывал. И баба Наташа всегда меня любила. Да, показала мне жизнь любовный сериал местного разлива!
Женщины хлопотали во дворе, собирая посуду, а бабушки все пели.
- За любимую родину, за родной огонек!
- А все-таки хорошо, Митяй, что есть у нас с тобой Дивный Сад! – вдруг сказал Вася. – Ты вот, пенсию оформишь, и переезжайте с Людкой к нам жить. Утром выйдешь в сад – покой, красота, воздух духмяный. Люблю я наш сад, и мамка сад любила. Вот лес, охота, - это у меня, я теперь понял, от деда Степана.
- И я наш сад люблю, - отозвался Митя. – Смелой женщиной была тетка Василина. И друзьями хорошими ее жизнь наградила. Вот у Людки подружка есть, Галка, безмужняя, бездетная, и со школы еще с ней дружит. Но чтоб такое попросить… Да… Светлым человеком была тетка!
- Светлым, - эхом повторил Вася. – Она мне когда-то говорила, что сад наш на светлых людях держится, иначе деревья не плодят. Бог даст, без мамки наш сад стоять будет, и после нас цвести останется.