|
Кирилл КОВАЛЬДЖИ (1930 г. р.) — известный российский поэт, прозаик, литературный критик, публицист и переводчик.
Секретарь Союза писателей Москвы, лауреат литературной премии Союза писателей
Москвы «Венец» (2000), заслуженный работник культуры РФ (2006), главный редактор
интернет-журнала «Кольцо А». Автор более
десяти поэтических сборников, основные из
которых: «Обратный отсчет» (2003), «Зёрна»
(2005), «Избранное» (2007), «Дополнительный взнос» (2012), а также романа «Лиманские истории» (1970), книги воспоминаний
«Моя мозаика, или по следам кентавра» (2013).
Дополненное издание сборника «Свеча на
сквозняке» (1996) выдвигалось на соискание Государственной премии России. Печатался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Континент»,
«Октябрь», «Юность», «Нева», «Огонек», «Арион» и других. |
Произведения автора:
* * *
Я, словно бы кем-то ведомый,
иду, незнакомый, знакомый,
единственный, неповторимый
и любящий вас и любимый.
Люблю и ловлю я призывы:
любите, пока еще живы,
пока вы былинка, былина,
пока вы не камень и глина,
пока вы не вздох бессловесный.
не ветер земной и небесный…
* * *
«Сигареты, коньяк…»
Сигареты, коньяк
и слова грубоватой бравады…
Наплевать мне, что так, что не так,
в чем права ты, а в чем не права ты.
Я немую охоту люблю —
терпеливо, упрямо, пристрастно
я мгновенья ловлю,
те минуты, когда ты бываешь прекрасна.
Пусть другие тебя и не видят такой:
прозаический быт — он дальтоник…
Я живой огонек прикрываю рукой,
я его согреваю в ладонях,
уношу его ночью домой
и гляжу на него с благодарной тоской
и с непарной строкой о тебе
засыпаю…
* * *
Прости меня, Солнце,
но в центре Вселенной — Земля,
затем, что жива,
затем, что одна такова,
а где еще можно увидеть шмеля,
а где еще шепчется с ветром трава,
а где еще я —
лег и руки раскинул,
ресницами синь облаков шевеля!..
СОКРАТ
— Что поведать перед отбытием
в неизвестное, безотрадное?
Жизнь —
большое событие,
смерть —
заурядное…
Так успей же себя в пути
исчерпать до последней степени,
чтоб в могилу не унести
ни догадки,
ни песни,
ни семени.
И когда тебя пустота
обовьет утешительным пологом,
отзовется
гулким колоколом
жизни прожитой
полнота!
СЛЕД
Да или нет говорю —
и меняется что-то вокруг;
человека я другом назвал —
и он вырос вдруг,
и крепче стало пожатие рук;
подлеца я назвал подлецом, —
он запомнит меня навсегда,
как вода — повеление льда…
Без меня — дни не те, и не те вечера,
я целовал женщину —
и она не такая уже, как вчера,
я нарисовал небо —
и оно не такое уже, как везде,
все будут видеть небо таким,
как на моем холсте,
шепот леса я записал на нотном листе
и всякий отныне в шепоте леса
слышит песню с нотной бумаги;
я наделил смыслом бессмысленный знак —
и всякий отныне видит смысл в этом знаке.
Я в землю уйду, когда настанет пора,
и земля не будет такой, как вчера,
и если сотрет мой след на песке
неустанное море,
по всему побережью скользя,
след все-таки был,
а это стереть нельзя.
АФРИКАНСКАЯ МОЗАИКА
1
…Голый негр
на пальму взбирается быстро,
на закорках
грохочет битлами транзистор, —
значит, быт мой московский
не так одинаков,
если Африка в нем
восклицательным знаком;
ах, лагуну добавь,
деревушку на сваях,
за моторкой угнавшихся вплавь
чертенят-попрошаек,
это было — когда? —
над Москвой морозной
черный блик,
африканский мирах светоносный.
2
…В облака пробивается лайнер —
и вскоре
под крылом, как открытка,
Средиземное море,
а под вечер
над джунглями пар, словно вата,
в океан
кипятильником брошен экватор.
Что за ночь! В Дуала
(это порт в Камеруне)
приземляется «Боинг» парной
(в июне),
воздух душно пахнет
французским мылом,
дождь дымится, как душ
(не вчера ль это было?),
только время — не то,
что считает Европа,
а вращенье вселенского
калейдоскопа,
его вертят клешнями
гигантские крабы:
костяные,
сухие, как смерть, баобабы.
3
…По пустынной саванне
спешит голубая машина
(это в Африке было,
посредине Бенина),
вдруг, как радужный смерч,
толпясь и блистая,
налетает безумная бабочек стая —
от песков до небес,
ни конца ей, ни края.
Но с налета — о, Господи! —
горе немое:
смерть цветасто пятнает
стекло ветровое!
«Тормози!
Мы врываемся в рай, как убийцы!..» —
это в Африке было,
в Москве повторяется, снится:
мчатся бабочки снова,
большие, как птицы,
золотые, лиловые, алые, черные,
небывалые,
обреченные…
ЭЛЕКТРОННЫЕ ЧАСЫ
Часы ручные тикали —
бессонные труды,
а новые — не дико ли? —
набрали в рот воды.
Теперь не слышу времени,
теперь оно ко мне
среди чужого племени
крадется в тишине.
НОЧНАЯ БАЛЛАДА
«Вот в этой книге — жизнь моя,
мои полсотни лет,
война, чужбина и беда,
любовь, тоска и свет,
здесь весь мой мир…» —
в ночном лесу
так говорил поэт,
а у нее лишь красота
и девятнадцать лет.
Ей было девятнадцать лет,
она была права,
в ту ночь ей были ни к чему
далекие слова, —
когда он книгу ей вручил,
она из озорства
ее метнула в темноту,
где корни и трава.
«Посмотрим, сможешь ли, поэт,
былое превозмочь?
За кем погонишься из нас?» —
и побежала прочь.
Но медленно пошел поэт
своим путем сквозь ночь,
один шагал он, и никто
не мог ему помочь…
Она вернулась и нашла
ту книгу меж корней.
Он не узнал…
И умер он
в один из черных дней.
Но после смерти всё ясней
вставал он перед ней…
Она состарилась в глуши.
Что может быть грустней?
ПОЛОУМНЫЙ
Я научен теперь, я научен,
я прикинусь нормальным, иначе
будут снова ловить и настойчиво мучить.
Делать нечего. Поутру
просыпаюсь, иду умываться, —
хлещет кровь из открытого крана,
ничего, я беру полотенце,
отпечаталось красным лицо,
всё в порядке, я к вам выхожу,
напевая игривый мотив,
все довольны, и завтрак на столике, —
в этом мире никто не убит.
* * *
Тоскуют сегодня ночью быки, коровы и овцы,
которых на бледном рассвете погонят гуртом на убой,
тоскуют сегодня ночью львы, слоны и жирафы,
которых утром снова разглядывать люди придут,
тоскуют сегодня ночью бездомные кошки, собаки,
которых завтра утром не пустят опять на порог,
тоскует сегодня ночью земля, насытившись ливнем,
не будучи больше в силах влагу в себя принимать…
Тоскую сегодня ночью, потому что завтра опять…__
ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ НАЗАД. СТИХИ 1956 ГОДА
СВОБОДА
— Мы вспоминаем постепенно:
Предначертаниям верна,
из моря крови — красной пены
явилась, светлая, она.
Ей гибель с первых дней грозила,
над ней кружило вороньё;
мы стали знаменем и силой,
мы стали голосом её.
Пока мы мёрли и боролись,
чтоб только выжила она,
её доверили мы воле
сурового опекуна.
Мы для неё недоедали,
мы ей несли свое житьё.
Дворцы из мрамора и стали
мы воздвигали для неё.
Когда потребовались штурмы,
мы не жалели сыновей,
когда потребовались тюрьмы,
мы даже тюрьмы дали ей.
Любой ценой мы побеждали,
нам становилось всё трудней,
чем больше мы о ней кричали,
тем меньше думали о ней.
Мы славословили и гнулись,
мы чашу выпили до дна,
когда ж внезапно оглянулись,
мы спохватились:
где она?
(1956. Напечатано впервые в 1989 г.)
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Дети спят уже давно,
Все закрыли глазки,
Лишь луна
Из окна
Светят им в коляски.
Спят и бывшие враги –
Мучились когда-то…
Спят легко,
Глубоко:
Все невиноваты.
Спят Булганин и Хрущёв,
Сны свои лелея,
Лишь один
Злой грузин
Стонет в мавзолее.
Не бери с него пример,
Брось свои проказы,
Спи пока
У цэка
Коллективный разум…
(1956. Печатается впервые.)
В ДОРОГЕ
Поэту Рышарду Данецкому
Итак, вдвоём на Волгу едем.
Студенты мы.
Но отчего
В пути так пристально соседи
Глядят на друга моего?
Что в нём увидели впервые?
Ну лоб как лоб, и нос как нос.
Глаза по-детски голубые
Под чёрной бурею волос.
Уж не была ль сорочка броской
И ярок галстук голубой?..
Берет. И тонкою полоской
Усы над тонкою губой.
Пускай он ходит в брюках узких
К нему я попросту привык,
Привык я слышать этот русский,
Но с польским отзвуком язык.
…Ещё осталась ночь до Волги.
Соседи наши спят давно.
Мой друг лежит на верхней полке,
Глядит без устали в окно.
Быть может, думает про город,
Который нас, далёких, спас
Лишь тем, что не был он поборот
Который завтра встретит нас.
Тот самый город, чьей победе
Мы тем обязаны вдвоём,
Что мы друзья, что вместе едем,
Что хлеб едим и воду пьём...
А он сказал:
«Я слышал много
И про Союз и про Москву.
По не турист, я, слава богу,
Уже два года здесь живу.
Я не хочу тебя обидеть,
Я верю: правильно поймёшь.
В такой стране мне больно видеть
Порою ханжество и ложь...
Меня учиться к вам послали.
Сбылось желанье, наконец.
Но всё же здесь могу едва ли
Всё принимать за образец.
Хотя бы этот наш... учитель,
Марксист, а мысли — ни одной.
Ну прямо -- громкоговоритель,
Наверно, провод за спиной.
О чём па лекции не спросишь,
Он снова: дважды два — не пять.
Я конспектировать забросил,
Уж лучше самому читать...»
Я вдруг как будто вызван к бою,
Ведь я не скрою одного:
Всё то, о чём я думал с болью,
Обидно слышать от пего.
«- О каждой помним мы утрате —
Я говорю -
Ошибся, брат.
В мечтах об общей благодати
Пожалуй, сам ты виноват.
Как перил ты и такое диво,
Что двести миллионов тут
Лишь улыбаются счастливо
И славят свой свободный труд?»
Разгорячёно, без боязни
Всё спорим мы. Идут часы.
Я даже с лёгкой неприязнью
Гляжу на тонкие усы.
А он своё:
«Я это знаю.
Ну, погоди, зачем ты так?
Я всё прекрасно понимаю,
Я, слава богу, не дурак».
Вдруг перестал он хмурить брови.
Гляжу в окно за другом вслед:
Летит земля. И с нами вровень
Степной рассвет.
Какой рассвет!
Молчу. Досадую. Напрасно
Свалил на друга я вину.
Ведь знаю я — он беспристрастно
Болеет за мою страну.
II я, как он, хочу, чтоб каждый
Был честным, чистым и прямым.
Как бы за всех своих сограждан
Я отвечаю перед ним.
Такое чувство, будто нужно
Сейчас же в доме чистить, мыть,
Всех дураков и равнодушных
()г государства отделить.
(), жизнь! Бери меня всецело,
Без дела мне весь мир не мил.
Я ничего пока не сделал,
Я только много говорил...
(1956. В таком варианте печатается впервые.)
* * *
Люди любят возмущаться
То соседом, то женой,
То соседнею страной.
Вождь любил распоряжаться
Этой склонностью дурной.
Долго вождь невозмутимый
Возмущаться нас учил:
Без огня, мол, нету дыма…
Сколько дыма напустил!
Дым дурманящий и горький
До сих пор нам ест глаза,
До сих пор спирает горло…
Закрывать окно нельзя.
(1966. Написано к 10-летию ХХ-ого съезда.)