Заканчивалась перестройка. Жизнь менялась на глазах. Новоявленный
банкир из бывших фарцовщиков Барыкин понял: его время. Время лёгких
денег, великих перемен и чудес. Пьяное, многообещающее. Время бандитов
и авантюристов. Отшелестят, обесценятся, превратятся в труху банкноты с
вождём, и сам Ленин – выйдет в тираж; Советский Союз, эта великая Си-
зифова стройка, обратится в Вавилонскую башню, всё рухнет и останется
один Бог – Деньги. Зелёный Бог. Станет мир без границ, мир свободы и по-
рока, фарисеев и торгашей, и в этом мире такие, как он, Барыкин, ловкие,
прыткие, наглые будут процветать.
Барыкин учился когда-то на художника, но училище не закончил – не-
бесталанный был, подавал немалые надежды, однако выгнали за фарцовку.
Знал Барыкин великую силу искусства, занимался контрабандой картин на
Запад, на этом и сделал первые деньги, ещё до обмена валюты и обналички.
Это большевички-дурачки распродавали .Эрмитаж. за копейки, отдавали
сокровища другу – авантюристу Хаммеру5, а на загнивающем – товар до-
роже, чем золото и бриллианты. Т а м всё продаётся, а прежде всего – ис-
кусство.
Настало время, когда можно стало дышать. Казалось, Советская власть
давила, гноила по тюрьмам и лагерям, сносила бульдозерами, выдавлива-
ла из страны, заставляла молчать идейно чуждых, неблизких ей Шагалов и
Фальков, а другое искусство, из катакомб, будто сорная трава, прорастало
меж глыб. Художники из МОСХа разъезжали по стране, писали портре-
ты шахтёров, металлургов, орденоносцев, ткачих, а эти, отщепенцы, ч у
ж и е – творили на кухнях, на чердаках, искали форму, образ и цвет. Не
напрасно… Едва забрезжила оттепель, вторая, после завершившейся в ма-
неже6, вспомнили критики про .Бубновый валет.7, зашептались про .Лиа-
нозовскую группу. и .Сретенский бульвар., кто-то припомнил недавних
.Мухоморов.8 – страна оживала, андеграунд выходил из подполья, а Бары-
кин понял – Эльдорадо. Чужая кровь, тюрьмы, озарения, психушки, бес-
сонница – д е н ь г и. Большие деньги. Барыкин стал коллекционером и по
совместительству галеристом. В отличие от других нуворишей, коллекцио-
нировавших водку, автомобили, наполеоновские мундиры, оружие, ордена,
яхты, футбольные клубы, виллы, девиц, пасхальные яйца, этот коллекцио-
нировал Художников. Благородный коллекционер, интеллектуал, меценат,
по сходной цене Барыкин скупил немало картин. Художники встречались
разные. Одни, наивные до странности, не зная цену, за бесценок отдавали и
радовались, как дети. Сами несли сокровища Барыкину. Другие преврати-
лись в дельцов. Власти не уступали, себя не жалели, иные на Голгофу шли, а
перед зелёными не устояли. Эти всё готовы были продать. Но один, леген-
дарный, талантливейший, отмеченный Пикассо, блаженный – говорили,
что птицы в клюве приносят ему еду – этот, не от мира сего, существовал
сам по себе, не входил ни в какие тусовки и не писал манифесты, один на-
едине с Богом и жил бомжом, отшельник и гордец, не шёл к Барыкину.
– Искусство не продаётся, – говорил Зайцев, юродивый, – не я пишу, Бог.
– А Бог, как известно, изгонял торговцев из Храма.
Странный он был, Зайцев. Прославленный, признанный среди таких же
изгоев и очень редких ценителей, он никогда не выставлялся, кроме тайных
квартирных выставок, лишь однажды заочно в Париже по непонятному
5 Арманд Хаммер – известный американский предприниматель, входил в узкий круг бизнесменов, приближенных
к советским лидерам. Встречался с Лениным и другими руководителями СССР. В качестве приближенного
бизнесмена получил возможность в 1920-е – начале 1930-х годов покупать на льготных условиях реализуемые
властями предметы старины, картины, скульптуры из Ленинградского Эрмитажа, перепродал на Западе
коллекцию яиц Фаберже.
6 Выставка МОСХа в манеже (1962 г.), на которой Н.С.Хрущев устроил скандал вокруг работ авангардистов.
7 .Бубновый валет. - первоначально такое название получила выставка художников-авангардистов (декабрь 1910
– январь 1911 гг.), впоследствии эти же художники образовали одноимённое объединение. Просуществовало до
конца 1917 года.
8 .Лианозовская группа., .Сретенский бульвар., .Мухоморы. - неформальные объединения художников
андеграунда в позднесоветский период.
недосмотру властей. Зайцеву было слегка за сорок и, однако, как старое
дерево коростой, он весь оброс мифами, легендами и апокрифами. Рас-
сказывали, будто он сидел, будто на выставке в манеже пьяный Зайцев
схлестнулся с Хрущёвым, а на Бульдозерной9 бросался под гусеницы; ещё
говорили, что фамилия его не Зайцев, в Зейцер, что непробудный пья-
ница и хулиган, что лечился с политическими в психушке. Но что бы ни
говорили, все признавали – гений и самородок, он и учился всего только
год и изгнан был за диссидентство: перед картиной Бродского .Ленин
в Смольном. начал мелко и часто креститься, а в душах читает, словно
Христос, и человек он верующий глубоко, только пишет странно, будто
волхв. Иные не раз пытались уличить его в чародействе.
Чтобы заполучить бессребренника Зайцева, банкир Барыкин решился
пойти на хитрость – позвали художника якобы не к Барыкину, а к кра-
савице-жене Оксане, изнывающей от одиночества в золотой клетке. Тут,
правда, выходила загвоздка: Барыкин в ту пору не был женат. От прежней
жены откупился и услал за границу, а жил с новой, не женой, но моделью.
Увёз с выставки какого-то модного агентства, что-то вроде эскорта.
– Что же, пойду посмотрю, понравится, напишу, – согласился Зайцев,
известный ценитель красоты непорочной и автор десятка .Мадонн., –
только денег антихристовых не возьму, за закуску, мне чтоб селёдку и
винегрет, и водки. И приду сам, .Мерседесов. не переношу. Господь пеш-
ком ходил, а эти… тела бездушевные возят… плоть…
…И явился в апартаменты барыкинские роскошные странный человек
в скуфейке, в заштопанной, без пуговиц, курточке, брюках-пузырях и в
требующих каши ботинках, из которых торчали немытые давно пальцы.
Увенчана же сия композиция была ярко-красным мохеровым шарфом из
Парижа – то ли босяк, то ли клошар. Охрана хотела прогнать Зайцева,
но велено было: впустить. И вошёл удивительный человек с бородёнкой
клинышком, ликом похожий на Христа, со взглядом светлым и строгим,
посмотрел пристально на барыкинскую жену – не жену и спросил, будто
учитель нерадивую ученицу:
– Жена, говоришь? Не похожа ты на жену. Ложь в тебе сидит и бес-
стыдство. Ну давай, корми.
Зайцев уселся за стол, взял немытыми руками хлеб, стал крошить его
на стол, налил себе водки, выпил, крякнул и руку запустил в винегрет
– так узбеки плов едят. Он ел, пил, хрустел зубами, сморкался, кидал ко-
сти на стол, не обращая ни малейшего внимания на Оксану, притворную
жену Барыкина. Наконец, насытившись, выпил стакан водки, отёр руки
о скатерть и снова взглянул на наблюдавшую за ним, как за странным
зверем каким, Оксану.
9 Бульдозерная выставка организована неофициальными художниками в 1974 г. в Битцевском парке. Снесли
бульдозерами, отсюда название.
– Ну что, пока не пьяный, давай буду тебя рисовать… блуд твой… Чай
на Сотбис продавать станете. Меня уже не будет…
.Юродивый, сволочь, – зло сверкнула глазами Оксана, – редкостный
хам., но покорно села в кресло , как велел спрятавшийся подальше Бары-
кин.
Зайцев взял в руки мастихин, разложил приготовленные для него кра-
ски и принялся малевать – он именно малевал, то тюбиком от краски, то
мастихином, то пальцем, то окурком. И всё дымил – прямо в лицо Окса-
не. Модель много раз порывалась встать, выгнать наглого бомжа, но сил не
было, воли, – что-то божественное, или дьявольское заключалось в стран-
ном этом, необычном человеке, она его ненавидела, а приказал бы, пошла
бы за ним, как за Христом шли… святой, грешный, необузданный, дикий…
К Барыкину она тянулась из-за денег, а этот парализовал её, видел на-
сквозь, разглядел дьявола… Дьявола, потому что закончил и встал, а она
всё сидела… И он сказал:
– Посмотри на себя. Это есть ты…
Наконец, она поднялась и посмотрела. Будто в зеркало, только особен-
ное… красавица, ямочки на щеках, улыбка легкая, игривая, зубы ровные, а
в глазах – жуть… Враг человеческий… Он… Злые глаза, хищные…
– Неужели это я? – спросила Оксана.
– Очистись, – сказал Зайцев. – Изгони его.
Тут и вошёл Барыкин. Снова принялся Зайцев рисовать. Только теперь
холодно, сосредоточенно, будто устал. И Барыкин получился холодный,
жадный. Будто похож, один в один, всё вроде правильно, а – чёрт. Человек-
сатана. Всё разглядел Зайцев. Всё… Даже будущее разглядел… Чёрное…
…Несколько лет прошло, они не встречались более, отчего-то Барыкин
боялся этой встречи, что-то тревожило его, хотя дела у новоявленного оли-
гарха шли прекрасно: банк его стал одним из первых и коллекция росла,
вокруг него убивали, но он богател, и Оксана – модель родила двух детей,
только зачем-то ездила на богомолье – то в Дивеево Святое, то в Иеруса-
лим. Но Барыкина её метания интересовали мало – бабья дурь. Всё вроде
было хорошо, когда Барыкин заметил, что портрет его начал чернеть. Он
долго не обращал внимания – мало ли, краски, – но через некоторое время
почувствовал себя плохо. Стал задыхаться, кашлять, а в мокроте заметил
кровь. Барыкин взглянул на портрет, тот стал совсем чёрным. Банкир ис-
пугался, стал молить Бога и обратился к врачам. Обследовали его в Швей-
царии. Диагноз оказался неутешительный: рак.
– Срочно нужно оперировать, – сказал профессор. – Вас можно спасти.
– Да, – согласился Барыкин. – Но прежде я бы хотел урегулировать от-
ношения с Богом. Грешен я, – Барыкин был почти уверен, что некая мисти-
ческая связь существует между его болезнью и портретом. А потому пре-
жде, чем удалять опухоль, следовало что-то сделать с портретом. Только,
с портретом ли? Ведь портрет – зеркало… или луч, высвечивающий
глубоко-глубоко, в бездонной пропасти сознания, где формируется его эго.
Следовало встретиться с художником. Он не знал зачем. Однако в портрете
заключалось некое послание, диагноз, а может указание. Мысли Барыки-
на путались. Ему больше не нужны были деньги, ничего не нужно, только
жизнь. Другая жизнь, не та, которую он прожил. Он впервые думал сейчас,
что грешен, что жил плохо, нечисто, бездушно и тихо просил Бога, чтобы
тот позволил исправить. Он на в с ё был согласен, на в с ё , только вы-
купить жизнь. Вчера ещё он не верил в Бога, а сейчас умолял Его. Молил
отменить всё то зло, что он сделал людям. Обещал Ему стать другим. Помо-
гать женщинам, которых сделал вдовами. Стал верить, что т а м есть суд.
Странное дело, Барыкину казалось теперь, что если он очистится, болезнь
пройдёт. Что есть невидимая связь – инфернальная, демоническая – между
грязью в его душе и болезнью. Всю жизнь он думал о деньгах, а думать надо
было о душе…
– Все мы грешны, – сказал профессор.
– Нет, я – особенно. Я – олигарх…
– А… – согласно протянул профессор.
– Дайте мне несколько дней, – попросил Барыкин. – Я хочу отыскать ху-
дожника.
В тот же день банкир велел своей службе безопасности за любые деньги
разыскать художника, но Зайцев исчез. Удалось только выяснить, что года
два-три назад Зайцев начал писать картину .Вознесение.. Работал он долго
и трудно, читал духовные книги, молился, ездил по монастырям – пытал-
ся проникнуть в образ Христа. А потом собрался в Иерусалим. И что его
сопровождала женщина. Кто она и откуда, оставалось неизвестно. Она не
была красива, но вроде бы свет – божий свет – изливался у неё из глаз. На
этом следы их терялись…
Банкира Барыкина прооперировали – кажется, удачно; почти здоровый
после нескольких месяцев пребывания в Европе вернулся он в Москву.
Едва войдя в свою виллу, Барыкин торопливо устремился в галерею, где
висел портрет и с трепетом включил яркий свет: портрет посветлел. Сколь-
ко ни всматривался олигарх, признаков болезни в лице он больше не ви-
дел, никакой черноты. Но ещё сильнее поразило Барыкина, что ничего не
оставалось дьявольского, злого, лицо казалось просветлённым, будто свет
сходил на него с неба. Обрадованный и поражённый, олигарх упал на ко-
лени – молился и благодарил Бога. В тот же день он решил учредить фонд,
чтобы помогать талантливым, но бедным художникам. И тем же вечером
начальник службы безопасности сообщил, что женщину, сопровождавшую
Зайцева в Иерусалим, удалось отыскать – каждый день она ходит на молит-
ву, исповедуется и собирается поступить в монастырь трудницей, чтобы со
временем принять постриг. Монастырю же она подарила необыкновенную
картину, которую художник писал мучительно и долго и из-за которой та-
инственно исчез.
– Дело в том, – начальник службы безопасности замялся, – что Зайцев,
художник, вознёсся на небеса. Так она говорит.
– Вознёсся? – вскричал Барыкин. – Как Иисус Христос? – несколько ме-
сяцев назад олигарх ни за что бы не поверил, что такое возможно, но сей-
час… С того самого дня, когда он заметил, что лицо на портрете начало
темнеть и в нём появились признаки болезни, смерти, казалось иногда Ба-
рыкину, одновременно что-то происходило и с ним самим. Банкир не был
раньше верующим, напротив, атеистом и циником, но теперь начал верить
в чудеса, и стало казаться ему, что через художника Бог посылал знак и что
телесная болезнь его шла от души. И хотя врачи утверждали, что быть та-
кого не может и что при раке возникают иногда странные аберрации со-
знания, галлюцинации, Барыкин им не верил. Напротив, ему казалось, что
между портретом и его болезнью существовала таинственная, мистическая
связь. Бог, видно, в великом милосердии своем, велел ему очиститься. Ху-
дожник же был посвящённым, Мессией, передававшим энергию высших
сил. То, что он вознёсся, подобно Иисусу, только подтверждало эту гипо-
тезу. Но – действительно ли вознёсся или это всего лишь мираж? Как это
происходило? Барыкину обязательно нужно было узнать, следовало само-
му расспросить эту женщину, Екатерину. В её словах могла быть отгадка,
что-то очень важное для него.
– Я хочу её видеть. Мы летим в Иерусалим, – распорядился олигарх.
И вот он сидит перед Екатериной, последней женщиной чудотворца За-
йцева, странно похожей на собственную жену Барыкина, какой та стала по-
сле Серафимо-Дивеевского монастыря, в Гефсиманском саду под древней
оливой – под этим деревом две тысячи лет назад Иешуа наставлял учени-
ков. Барыкин сразу узнал Екатерину: незадолго до болезни купил на аук-
ционе её портрет и ещё тогда обратил внимание на странное сходство её с
Оксаной. Обыкновенная женщина, чертами скорее некрасивая, только из
глаз, преображая её, льётся божественный свет. Вполне в духе Зайцева.
– Хотите узнать про Толю? – спросила Екатерина. – Кто он вам?
– Видите ли, я очень грешен. Очень. Я – олигарх. Мгновенное богатство
невозможно без греха. Анатолия я почти ненавидел, – путаясь, стал объ-
яснять Барыкин. – Написал он мой портрет. Вроде я, похоже, но в глазах…
злые глаза, дьявольские. Князь тьмы… И такое пренебрежение. Допил вод-
ку… графин… и уснул. Прямо на полу. Проспал до утра и ушёл, не попро-
щавшись…
Но портрет оказался… живой. Никто не верит, говорят: .мистика., но
по портрету, по тому, как менялось лицо, я узнал о болезни… Страшной
болезни… Спас меня… Он – посвящённый. Мессия…
– Да, он – посвящённый, – перебила Екатерина. – Он и меня спас. Я пло-
хо жила, блудно. Денег не было, я позировала художникам, а потом спала
с ними. С Толей мы познакомились в одной компании. Он предложил на-
писать мой портрет. Я ведь никто была. Пустота, или хуже – блудница… А
он увидел святую. Божий свет в моём лице.
– У вас глаза прекрасные, – сказал Барыкин.
– Это потом, – зарделась Екатерина. – Он увидел, и я стала. Нет, не свя-
той. Новой. Сияние снизошло на меня. Он ведь правда посвящённый… Бо-
жий человек… Юродивый… Если Бог захочет, посвящённый может носить
любой образ.
– Что было дальше? – с волнением спросил Барыкин.
– Мы с ним недолго жили в Москве. Бедно. Толя дарил свои картины,
денег не брал… Это другие делали на нём миллионы.
– Да, другие, – подтвердил Барыкин.
– Неожиданно с Толей что-то случилось. Пришёл некто, не назвался… а
может, Толе во сне привиделось, или спьяну. Заказал .Вознесение Христа..
И Толя увлёкся. До того он очень легко работал. В среднем полчаса уходило
у него на картину. Вроде не сам, Бог водил его рукой. Много написал моих
портретов. А тут он работал мучительно. Будто Всевышний устроил ему
проверку. По монастырям ездил… среди бомжей искал… несколько меся-
цев в скиту жил…
– Что искал? – не понял Барыкин.
– Образ… Мне говорил, что я похожа на Марию Магдалину. Такая же
добрая. А потом сказал, что надо ехать в Израиль, в Иерусалим. Ходил по
следам Иешуа. Мы много где были. На Виа Долороза у каждой остановки.
Там толпы туристов, экскурсоводы…все языки… а он видел что-то иное,
будто сквозь время… Насквозь… Голгофу, камень помазания, Гефсиман-
ский сад… везде были. Наброски делал. В Капернаум ездили, развалины
смотрели… там монастырь теперь, где произошло чудо умножения хлебов.
В Вифлеем, в Назарет… На Генисаретское озеро… Хасида рыжего нашёл
в шляпе. .Вот, – говорил – вот, это то, что надо. Прямо Христос вылитый.
Христос ведь еврей, иудей, только любовь проповедовал. Что любовь выше
всех остальных заповедей. Это потом много чего напридумывали.. А ра-
боталось тяжело. Писал картину, писал, переписывал… Наброски дарил…
Жили мы в хостеле, платить нечем было, картины рисовал вместо денег за
еду и за ночлег. Он сам стал другой, Толенька, сам похож на Христа… Све-
тился…
– И что дальше? – нетерпеливо спросил Барыкин.
– А дальше дождь был, сильный. С грозой. Какие в Израиле бывают
зимой. Вдруг постучал кто-то. – .Это он., – сказал Толя. Я посмотрела: и
вправду тень, а за окном радуга и дорога, вроде на небеса. И Он идет, Спа-
ситель наш. И Толя за ним пошел. Две тени, только Толина поменьше. Я
долго смотрела, как поднимались. Небо словно горело. И они шли – всё
вверх, ввысь. Иешуа шёл первый, а Толя чуть позади.
– .Иерусалимский синдром., – подумал Барыкин.
– Больше я Толю не видела, – продолжала Екатерина, – Его уж не было
нигде. До последнего дня он писал картину. Огромную. Никак закончить не
мог. Когда не работал, накрывал простыней. А тут я сняла покрывало: кар-
тина законченная стоит. Дорога в небо на ней, в небесах Бог-Отец, но его
почти не видно, весь в лучах солнца. А по дороге идёт Иешуа – точь-в-точь
тот хасид в шляпе, такой же рыжий, огненный, только одет по-другому, а
за ним – Толенька. И сверкает у него вокруг головы нимб. А внизу – люди.
Мечи побросали и лица такие, что видно: мир вечный наступил, царствие
добрых.
На иврите возвращаться в Израиль: .восходить.. Вот и Христос с То-
ленькой восходят над Иерусалимом, над Храмом.
– .Художник – это посвященный, Мессия, – с некоторой завистью по-
думал Барыкин, – в художнике есть искра Творца.. Впервые за многие годы
Барыкин пожалел, что судьба уготовила ему участь банкира, а не художни-
ка. Пусть теперь он станет делать добро. Много добра. Будет другим. И всё
же: что оставит он после себя? Деньги? Но деньги рассеются, обесценятся,
как банкноты с Лениным, а от Зайцева останутся картины. Бесценные. На-
всегда.__