Из цикла "НИИПробковские рассказы"
На высоких стрельчатых окнах чьи-то невидимые руки раздернули пурпурные, из тяжелого бархата занавеси с вышитыми золотыми павлинами. Яростное тропическое солнце ворвалось в президентскую опочивальню, осветило увешанные гобеленами, масками, старинными ружьями и орудиями пыток стены. За окнами дворца послышались громкие команды сменяющегося караула, в распахнутые настежь инкрустированные серебром высокие резные двери устремилась многочисленная улыбающаяся толпа придворных. Приседая и кланяясь, придворные гуськом приближались к возвышению, на котором торжественно восседал еще полуодетый Отец нации, пожизненный президент, переизбираемый по указанию зарубежных ревнителей демократии каждые шесть лет. Два смуглых проворных парикмахера гребнями из слоновой кости расчесывали редкие, цвета выгоревшей соломы волосы, камердинер, стоя на коленях, натягивал на старческие, изуродованные подагрой ноги чулки, а молоденький мальчик-паж с порочными глазами, размахивая веером, отгонял жирных, надоедливых тропических мух от костлявого высохшего лица пожизненного президента.
– Как вы спали, Ваше Величество? – склонившись в подобострастном поклоне, шепеляво прошамкал тучный, апоплексический главный президентский камергер – одутловатое его лицо из-за прилива крови сделалось багровым, потом лиловым и, наконец, фиолетовым.
– Плохо спал, плохо, – визгливым тонким голосом избалованного старика-ребенка крикнул президент, топнув по ворсистому ковру босой ногой. Звук, поглощенный ворсом, глухо отдался под сводами и замер, вселяя трепет в сердца царедворцев.
– Плохо спал, плохо, – передразнивая президента и кривляясь, – прокричал огромный королевский попугай, гордо восседавший рядом с троном в золоченной клетке, – недавний подарок богандийского посла.
– Быть войне, быть войне, – испуганно зашептал главный президентский прорицатель. – Наш благородный и великий Отец никогда не простит этого богандийцам.
Но Отец нации, погруженный в свои мысли, казалось, не слышал крика перепуганного попугая, которого вместе с золоченной клеткой по знаку министра по делам полиции, демократии и тюрем волокли к выходу два верных охранника-тонтона.
– Видел сон, – прежним раздраженным и капризным дискантом выкрикнул Отец народа и зажмурил глаза; два похожих на изваяния из мрамора тонтона, напрягшись, подались вперед, следя за его рукой. Но худая старческая прозрачная рука, поросшая рыжим волосом, на сей раз не поднялась, и тонтоны снова застыли в своей мраморной неподвижности. – Нам нужно чего-нибудь эдакого.
– Чего, Ваше Величество? – в унисон выдохнули царедворцы.
– Я же сказал, чего-нибудь эдакого, – продолжал капризничать возлюбленный Отец народа.
– Как это гениально, Ваше Величество! Так гениально, что никто не может отгадать. Только Вы, Ваше Величество, можете загадывать такие необыкновенные загадки, – задохнулся от обожания главный льстец.
– Птичье молоко, – предположил Главный президентский советник.
– Аленький цветочек, – сказал придворный поэт, увенчанный недавно венком из красных орхидей за поэму об обожаемом Отце народа.
– Дур-рак, кому нужен твой аленький цветочек. Оружие, много оружия! Вот что нам надо, господин Президент. Чем больше оружия, тем больше обожания, – по-солдафонски прямо выпалил военный министр.
– Нет, нет, нет. Я же ясно сказал, чего-нибудь эдакого, – Отец нации снова топнул ножкой, только теперь уже обутой в туфлю и от этого звук не замер, а отдался сердитым эхом в высоких стрельчатых сводах.
– Только повелите, Ваше Величество, и мы узнаем, что это такое «что-нибудь эдакое», склонился в низком поклоне гориллоподобный министр полиции.
Ещё прежде, чем министр по делам полиции, демократии и тюрем успел разогнуться, из-за его спины вынырнул молодой честолюбивый лидер лояльной оппозиции, склонился в поклоне перед обожаемым Отцом народа и торопливо заговорил:
– Ваше величество, нам нужна манна небесная. Позвольте только мне возглавить новый кабинет, и я осыплю ею всех ваших подданных, которые так обожают Вас.
Рокот изумления прокатился по рядам царедворцев. Никогда ещё не слышали они во дворце столь смелых обещаний. Но ропот тут же стих, потому что в президентскую опочивальню, пыхтя и отдуваясь, будто старый загнанный паровоз, вошел Главный президентский бюрократ, мастер интриг и темных дел. Выставив вперед огромный, колышущийся при каждом шаге живот, он прокатился сквозь расступившуюся толпу и застыл перед Отцом народа, подогнув жирные ноги и склонив голову, насколько позволял его гигантский живот.
– Ваше Величество, доверьтесь мне. Мы сделаем для вас что-нибудь эдакое.
– Что-нибудь эдакое: без цвета, без запаха, не летает, не бегает, ни увидеть, ни пощупать, ни горячее, ни холодное, ни хмельное, ни сытное, ни кудахчет, ни кукарекает, – кудахчущим голосом запричитал президентский шут и запрыгал, изображая курицу.
– Это будет великолепно, Ваше Величество, Теперь никто не скажет, что у нас нет ничего своего, – сладко заворковал Главный президентский льстец.
– Ваше Величество, – воодушевился главный бюрократ, – благодаря Вашему уму мы создадим экспортные и импортные компании, построим заводы, тысячам людей дадим работу. Мы откроем эру процветания. Мы сделаем миллионы...
– Дырок от бубликов, – взвизгнул от смеха президентский шут. Он надул щёки, ударил по ним кулаками и воздух с шумом вырвался сквозь сжатые губы. – Пфуф, пфуф, пфуф. Возьмем миллионы в иностранном банке и положим себе в карманы. А на оставшиеся денежки купим бублики за границей, чтобы народ был доволен.
Маленькие обезьяньи глазки министра полици загорелись злобой.
– Ваше Величество, разрешите попытать вашего шута на детекторе. Мне не нравятся его шутки.
– Нет, оставьте в покое хоть моего шута, – раздраженно и затравленно огрызнулся Отец народа.
– Тогда я ни за что не ручаюсь, – ещё более мрачно сказал министр полиции.
В словах министра прозвучала плохо скрытая угроза.
Иностранный советник едва заметно ухмыльнулся, ухмылка скользнула по его холёному высокомерному лицу и истаяла в маленьких пшеничных усиках. Скрытое волнение, будто электрический заряд, мгновенно пробежало сквозь толпу царедворцев, едва слышный ропот раздался в самых дальних рядах и гут же пугливо угас, будто плеск воды, уходящей в песок.
Теперь все взоры обратились к военному министру, но тот продолжал стоять, словно истукан, тупо уставившись в невидимую точку на стене, и ни одной мысли нельзя было прочесть на его неподвижном каменном лице.
– Пожалуй, кое-что надо будет выделить военным, – неожиданно милостиво улыбнулся Отец нации.
– А полиции, Ваше Величество? – униженно-льстивым голосом спросил министр полиции.
– Я же предупреждал, Ваше Величество, что у нас слишком много демократии, – с солдатской прямолинейностью рявкнул военный министр. – А нам не нужны ни демократия, ни министр по делам демократии.
– Ваше Величество, – протянув руки и забыв про всякую осторожность, к Отцу нации рванулись сразу несколько царедворцев. Все они торопились получить свою долю.
Но едва царедворцы переступили невидимую черту у подножия президентского трона, тела тонтонов ожили, напряглись, и руки их привычно скользнули к автоматам.
– Моё, моё, отдай, – послышались вдруг крики свалки на улице, у самых окон президентского дворца – это какой-то богатый иностранец потехи ради бросал милостыню нищим. Сразу вслед за криками властный голос приказал «Разойдись!» и короткая автоматная очередь полоснула влажный тропический воздух.
Испуганные царедворцы инстинктивно подались назад, только военный министр и министр полиции продолжали мутузить друг друга.
Отец народа сделал едва заметный жест рукой.
– Аудиенция окончена, – побагровев от натуги, громко крикнул президентский камергер; гут же распахнулись инкрустированные серебром двери с бегущими быстроногими оленями, обезьянами и тиграми, и царедворцы, низко кланяясь и пятясь, гуськом потянулись к выходу. Едва за последним из посетителей захлопнулась дверь, чья-то невидимая рука задернула тяжелые занавеси на высоких стрельчатых окнах и президентская опочивальня погрузилась в привычный полумрак.
Отец и благодетель нации, прекрасный семьянин, Покровитель народа и Наместник Бога остался один, если не считать застывших по стойке смирно тонтонов, неотличимых в полумраке опочивальни от мраморных статуй. Он съежился, пугливо вглядываясь в темные углы, вынул вставные зубы, снял бриллиантовые кольца с пальцев и в одно мгновение превратился в маленького сморщенного старичка.
– Как я их всех провел, – залился он неприятным, старческим, хихикающим смехом, дотирая худенькие, высохшие восковые ручки. – Теперь вся эта свора передерется между собой. Хи-хи-хи. Пусть они сожрут друг друга.
– О’кей, – главный режиссер довольно ударил в ладоши. – Теперь репетируем сцену избирательного фарса.
Умелые руки кукловода послушно дернули за веревочки Отца народа. Вместо него на сцену юрким кукольным шагом взобрался лидер лояльной оппозиции в сопровождении главного бюрократа.
-«Сила телевидения безгранична,- подумал главный режиссёр.-Пусть только посмеют сказать «не верю».