Вот не любитель принимать участие в конкурсах, а Бабеля люблю.И радоваться люблю! Потому радуюсь вслух и делюсь с вами, потому что получилось нечаянно и хорошо! - История короткая и простая, на "Привозе" как-то в прошлом веке я увидела двух женщин - невестку и свекровь, купила у них чашечку (как Бабель за 25 рублей попросил у женщины посмотреть, что в сумочке лежит), так и я - попросила рассказать печальных женщин, что привело их на "Привоз" торговать своими личными симпатичными вещицами. - И написала об этом, а маленький рассказик по свежим впечатлениям опубликованный в "Вечерней Одессе" отыграл вдруг - помог женщинам получить в итоге вид на жительство и жилье в Одессе, куда они вернулись из эмиграции, не справившись с ностальгией. Рассказик под скрепкой.
А на конкурс рассказик попал тоже просто - шла я уже в 21 веке - по "Староконному" базару, и глазела на россыпи вещей на тротуарах, и вдруг встречаю писательницу Викторию Колтунову, а она и говорит - ты в Одессе или в Москве? - отвечаю - послезавтра уже в Москве. О, - говорит Виктория, а ты можешь прислать мне что-нибудь о Бабеле, у нас конкурс?! Пришла я на свою Мясоедовскую и - собирая чемодан, в отрыв собравшись - отправила историю о бабелевском любопытстве, сумочке и тоске по Одессе - по адресу, сказанному Викторией. Так что от "Привоза " до "Староконного" пролегла дорога рассказика "Что в сумочке лежит", и бабелевская эта история принесла лад свекрови и невестке, а мне - радость от моей любви к Бабелю и короткой прозе, рассказик понравился жюри! Так что и Бабелю, свекрови и невестке, и Канадско-Украинскому международному литературному тандему , и жюри Бабелевского конкурса, и застрельщице этого письменного дела Виктории - большое мое писательское спасибо. :)
Я купила эту историю за двадцать рублей. Помните, Исаак
Бабель бежал за женщиной по улице только для того, чтобы посмотреть, что у нее
в сумочке лежит, и готов был отдать двадцать пять рублей? Так это было всего на
пять рублей больше...
...Три года назад, переругавшись, как кошка с собакой,
свекровь и невестка уезжали из Одессы: одна на Ближний Восток, а другая, что
помоложе и посильнее, с мужем еще подальше и получше. Жили они порознь хорошо,
только скучали по Одессе. Очень.
И вот случайно, в Вене, они встретились — молодая и старшая.
И тоска объединила их. Сын и муж был человеком с крепкой психикой, он прижился
в Новом Свете, и ностальгия его не поразила. А его женщин зацепило крепко. И
они объединили усилия — старшая и помоложе — и оказались на одесском Привозе.
— Вы руками не трогайте, это настоящее, старинное, —
раздражалась молодая.
А свекровь была бледна и отчаянно молчалива. И это меня
задержало рядом надолго.
Разговорились, познакомились. И я узнала... Что им хорошо
вдвоем. Что они любят друг друга и живут душа в душу. Только очень много
мороки, потому что вид на жительство есть, а гражданства заставляют ждать. Что
перестройка так далеко зашла, что выхода для себя они не видят — не уезжать же
назад. Правда, есть куда и к кому. Но птица ностальгия носом шевелит, крылами
хлопает, устрашая.
Про птицу мне было интересно — каков нос?
— Как у попугая ара, — ответила молодая. — Строгий клюв,
строгий и прочный. Как долбанет, так ночи напролет по Дерибасовской да по
Французскому бульвару внутри себя
булыжники считаешь: один булыжник, два булыжника, девяносто
четыре...
Еще было интересно, что дружба их крепла от письма к письму
сыну-мужу — они вместе их писали и вместе ответы читали. Тайн у них друг от
друга не было. И делить им было некого: тот, кто был далеко — единственно
любимый и желанный, — объединил обеих и дал счастье и покой. Наконец-то. Что
они, враги ему — звать сюда, в это полуторагодичное безумие: документы, покупка
квартиры... Где и откуда на хлеб-житье брать? Они ведь не работают. Тряпочки
все их модные американо-израильские — на Староконном, посуда — на Привозе. Куда
ж дорогого оттуда, где ему (Господи, хоть ему-то!) хорошо, вызывать? Пусть
остается, пусть живет!
— А вы, вам как же?
— Нам тоже хорошо, — а сами очумело так смотрят, будто
из-под руки вдаль... — Нам хорошо, что ему хорошо, и хорошо, что мы в Одессе,
мы... — и замялись обе, и глаза виноватыми стали. — Мы, понимаете, советские...
— Боже ж мой, — поразилась я, — так ведь нет, нет его
больше.
— Нет, — говорит молодая. — Его нет, а мы вот остались.
Вернулись. И — есть.
...Я купила у них чашечку. И вспомнила, что Бабель
догнал-таки свою женщину с сумочкой и предложил двадцать пять рублей за
посмотреть, что в ней лежит. Вот только не помню, показала ли...
1994