| |
* * *
Обычный день.
Была среда. Застряв над Спасской башней
Клубилась туча, дождь прижав к груди;
Обычный день, такой же как вчерашний,
Бессмысленно по городу бродил.
Сидел в пустом кафе за чашкой чая,
Зевал, курил, рассматривал гостей
И бесконечно длился, огорчаясь
Отсутствием хороших новостей,
Подслушивал чужие разговоры,
Людские тайны прятал в рукава,
Считал ворон, столбы и светофоры,
То хмурился, то что-то напевал.
Под вечер суетился бестолково,
Загадывал, считал до десяти,
Но не случилось ничего такого,
Чтоб появился повод не уйти.
***
рисуешь...
просыпаешься, открываешь глаза - темно,
соображаешь, сомневаешься, чешешь репу,
берёшь краски, распахиваешь окно
и рисуешь небо,
голубое-голубое, огромное, без границ,
смотришь и думаешь - какое ж оно пустое,
берёшь краски и в небе рисуешь птиц -
примерно штук сто, и
беспокоишься - вдруг замёрзнут, погибнут вдруг,
пытаешься их согреть - не удаётся,
берёшь жёлтую краску - рисуешь круг,
чтобы было солнце,
теперь - порядок, собираешься наконец,
спешишь, шапку - на голову, в ботинки - ноги,
открываешь дверь... а там ничего нет!
и ты рисуешь дорогу.
***
Абсурдное
Куда-то по стене наискосок
тянулась ночь безумной канителью...
- Всё шастают и шастают за дверью! -
взглянув в себя, сказал дверной глазок.
- Как будто там - народная тропа, -
добавили ехидно половицы;
хотелось дверь открыть и убедиться,
но ключ от дома с вечера пропал.
Комод протяжно скрипнул и затих,
уставившись в разводы на обоях,
собачились ботинки меж собою
о том, кто шёл проворнее из них.
- Хоть надевай передник и кухарь,
чтоб для себя состряпать угощенье! -
от прочих не скрывая возмущенья,
бурчала мышь и трескала сухарь.
- Зззздесь всё не так, ззззздесь всё всегда не то, -
навязчиво жужжала сверху муха,
и с вешалки задумчиво и глухо
вздохнуло неожиданно пальто.
В тиши проскрежетал дверной замок -
ключ наконец-то найден был и вставлен...
прокралось солнце в щели между ставен
и сон, в подушку спрятавшись, замолк.
***
Эмигрантское
Я иду по городу, он многолик и многоголос,
он течёт мне навстречу по нагретой солнцем брусчатке,
ныряет в глаза, пропитывает собой насквозь
и выливается на улицу через пятки.
Вот проскочил взъерошенный рыжеволосый шкет,
за ним - старушка на синем велосипеде,
остановилась и с интересом смотрит мне вслед...
а эта приятная пара - мои соседи.
Город пьянит и влюбляет, как молодое вино,
в бульвары, в соборы, в аистов на старых крышах,
"Gruezi!" - шепчу я ему по-швейцарски, но
он не понимает меня или пока не слышит.
И всё же я чувствую - он потихоньку во мне
осматривается и уже облюбовал себе угол;
я иду по городу, и с каждым шагом сильней
мы обживаем друг друга.
***
На родину
— Ветрюган за шторками так и свищет,
Гонится за поездом, как дурак...
А в деревне нашенской - красотища,
Зацвела черёмуха во дворах.
Клюква заневестилась у болотца
Луг цветочный стелется за рекой;
Всё-то в вашем городе, как придётся,
А у нас пригожество и покой,
Словно спишь у Господа на ладони!
Церковка намолена - благодать...
Внуки стали взрослыми. Баба Тоня
Ехала "на родину помирать".
***
Катя
Катя приходит к бывшей свекрови,
Варит ей суп-пюре из моркови,
Моет полы, ругая коровой,
Выжившей из ума.
Та, демонстрируя свой характер,
Будто назло не встаёт с кровати,
Да и не помнит старуха Катю -
Полный в мозгах туман.
Видно судьба у неё такая -
Думает Катя, тряпьё стирая;
Кличет свекровь то Витька, то Раю,
Просит найти кота…
Бабка чудит, а ей не до смеха -
Витька давно отсюда уехал
В Питер. Сперва говорил - до снега,
Так и остался там..
Катя привыкла и не в обиде,
Да и на кой ей сдался тот Питер.
- Ложку за Раю, ложку за Витю…
Что это на носу?
Ну, ты хотя б не вертела рожей,
Если решила обедать лёжа…
И осторожно ложка за ложкой
В бабку вливает суп.
***
днём она продолжает жить...
днём она продолжает жить, ходит по-прежнему на работу, пишет релизы, сдаёт отчёты, делает графики, чертежи, вечером возвращается в дом…
в сумерках с половины седьмого весь кошмар повторяется снова: старые стены грустят о нём… тапки хозяина ждут и кот... вот и она, приготовив что-то, ждёт возвращенья его с работы, глупо надеясь, что он придёт, пристально смотрит в провал окна, после чего поправляет штору, в сердце взрывается каждый шорох тахикардией, потом она бродит по комнатам, невзначай - автопилотом - включает чайник и, утопая в своём отчаянье, пьёт, обжигаясь, на кухне чай, верить пытаясь, что там аврал, срочная командировка в тундру, что телефон сломал / потерял и непременно вернётся утром, щурит заплаканные глаза и заставляет себя не думать…
не вспоминать о том, что он умер ровно неделю тому назад.
***
Бабушка
В жизнь его больную, суматошную,
Где, что умирать, что убивать,
Приходила женщина из прошлого
И бочком садилась на кровать.
Не забытый с детства запах ладана
Он вдыхал и жалобно ревел,
А она всё гладила и гладила
По его пропащей голове.
***
Послесказочное
В гостиной у горящего камина
среди картин, часов и гобеленов
стояла сумасшедшая Мальвина,
кремируя полено за поленом.
Хотелось убивать и быть убитой,
раз не случилось вечно быть любимой;
то ненависть душила, то обида…
А тени, как в театре пантомимы
плясали джигу на бездушных стенах -
свидетелях ночного холокоста…
Всё было до обыденности просто,
безумно и смешно одновременно -
Мальвина навсегда прощалась с прошлым
и целовала каждое полено,
собой напоминавшее о нём,
чтоб тут же окрестить его огнём
в камине с расписными изразцами…
Те проливали горькую смолу
и, превращаясь в пепел и золу,
из пламени смотрели на неё
печальными сосновыми глазами.
***
Морок
- Знаешь, я парнем отчаянным был всегда.
Да и в русалок не верил, совсем, как ты…
Только случилась однажды со мной беда:
С другом сидели вот так же мы у воды;
Звёздное небо, над морем плывёт луна,
Он закурил, я на волны гляжу, и вдруг
Вижу: русалка качается на волнах -
От нереальности перехватило дух,
Взгляд ее - точно над бездной водоворот,
Плавится воля в пожаре зелёных глаз -
Плачет, смеётся, куда-то с собой зовёт…
Глядь, а по морю дорожка ко мне легла..
Тут убежать бы, ослушаться, не посметь,
Только не сбросить дурмана её оков:
Я понимаю, что это - дорога в смерть,
А на душе почему-то легко-легко.
Море такое прозрачное – только тронь -
Кажется, что зазвенит на все голоса;
Вдруг опустилась луна на её ладонь
И звездопадом осыпались небеса.
Я начинаю от счастья сходить с ума…
Тут деревенский петух прокричал рассвет;
Морок прошёл, над водою исчез туман,
Я оглянулся на друга, а друга – нет…
***
Человек дождя
Бабы твердят - дурак,
место таким в психушке,
хоть и не буйный, всё ж
лучше б свезла в район;
Воду Иван с утра
сам наливает в кружку
и на обоях дождь
кистью рисует он.
Мажет то вниз, то вверх -
стены пошли коростой...
выгнать пыталась дурь
(сыну неполных семь),
доктор сказал: - Поверь,
он не болеет, просто
мальчик твой, на беду,
ну... не такой, как все.
Бросив себя винить,
справилась постепенно -
если надежды нет,
то ничего не ждёшь;
бывший порой звонит:
- Как там Ванюшка, Лена?
Та лишь вздохнёт в ответ:
- Ваня рисует дождь!
***
Стих про Мэри и её таксу
Долговязая Мэри в резиновых ботах
не любила часами сидеть у окна,
а напротив, любила в любую погоду
из Вест-Энда в Гайд Парк совершать променад.
С ней гуляла собака по имени Лакки,
длиннотелая, словно Вестминстерский мост;
там где зубы, там морда была у собаки,
а с другой стороны, соответственно, хвост.
Морда шла за хозяйкой дорогой знакомой
мимо пабов, кофеен и ярких витрин,
в это время и хвост выдвигался из дома,
чтобы тоже развеять прогулкою сплин.
Если морда по парку круги нарезала
и гоняла котов от угла до угла,
то, чем хвост занимался в районе вокзала,
даже Мэри представить себе не могла.
Погуляв, возвращалась домой вместе с мордой,
звонким лаем пугавшей окрестных собак,
и всегда им навстречу, любуясь природой,
чинно шествовал хвост, направлявшийся в парк.
Так, сквозь смог отмотав три английские мили
по брусчатке дорог и по мокрым кустам,
боты сняв наконец, Мэри морду кормила
и ждала возвращенья с прогулки хвоста.
Только хвост не давал ей забыться в релаксе -
в приключения попой влипал каждый раз...
так и жили хозяйка с породистой таксой,
что была самой длинной из лондонских такс.
|
|