Предисловие
Мой переход из полевой геологии в инженерную удивил работников экспедиции. Мне, в 30 с небольшим, были по силам маршруты в горах. Оклад начальника геоморфологического отряда и 40% полевой добавки к нему существенно превышали зарплату специалиста по грунтам какой-нибудь проектной организации. Притом, после нескольких публикаций в периодике лирического рассказа «Каменное море», я стал известен в своём кругу как «автор с романтическим уклоном» (так в одном из откликов).
Согласитесь, полевой геолог этой самой романтикой не обделён. Особенно много её в горных пейзажах. Закоренелым горожанам недоступны краски живой природы, закатов и восходов над вздыбленными слоями земной коры. Они не слышат звуков рощ, текучей воды и ветра, отличного от движения воздуха среди построек. Кому удалось провести ночь вдали от уличных фонарей, на вершине, возвышающейся над соседними горами, навсегда становится (хотя бы в душе) поэтом звёздного неба, с его таинственным «грозным молчанием». Только отсюда ночные светила видятся в цвете: зелёная Венера, действительно красный Марс, ослепительно-белый трёхрогий шандал Ориона. Лишь здесь можно услышать птицу Дивъ, которая «кличетъ връху древа».
И вот молодой ещё геолог и литератор вдруг отказывается от завидного богатства впечатлений, что есть само вдохновение, порождающее светлые переживания, чистые мысли и острое желание передать их словами тем, кто этого лишён.
Естественно, такой поступок, ничем очевидным не оправданный, скоро забылся даже самыми близкими из моих приятелей. Объяснять истинную причину своего решения я никому не стал. Ибо меня приняли бы за вруна, либо за умалишённого.
Но прошло с тех пор больше сорока лет. За давностью события оно, изложенное языком рассказчика, будет воспринято читателями как художественный вымысел. Вряд ли кто, с кем я знался в начале 70-х, помнит о странном случае в Покутских Карпатах. Да и вообще, «иных уж нет, а те далече». Возможно, я остался единственным свидетелем удивительной истории. Тогда моя обязанность – не дать ей «кануть в Лету», рассказать о том, что видел и слышал. В том числе самому себе. Ведь я и сам до конца не понимаю, что толкнуло меня прочь из Карпат.
Христина
В бытность мою поисковиком «металла презренного», оказался я как-то летней порой с напарником по маршруту в глухом карпатском селении. Был поздний час, когда закатному свету уже невмочь переливаться через горную гряду. Лишь что-то багрово тлело в её понижениях между вершинами. Последние отблески солнца только сгущали тень под восточным склоном гряды, где в долине Лючи разбросаны были далеко друг от друга, по буграм, хаты и хозяйственные постройки Выжнего Букова. Светилось одно окошко. Мой напарник Мыкола постучал в стекло. На крыльцо вышел газда, как называют в Покутье хозяина сельской усадьбы. Босоног, весь в белом: кальсоны и нательная рубашка. «Заходьтэ», – голос прокуренный. Под крышей из соломы – одно помещение: и «покий», и кухня. У белёной печи молодая женщина в цветистом платье, сидя на перевёрнутой бадейке, лущила кукурузные початки, наваленные кучами всюду по дощатому полу. Она не сразу подняла голову при появлении чужаков. Лишь докончив очередной початок, выпрямилась сидя, убрала с лица густые пряди волнистых волос и тихим голосом ответила «слава-су» на наши приветствия – «Боже помогай». В свете керосиновой лампы, поставленной на голый стол, я увидел смуглолицую дивчину лет 20-и. Маленькие груди, обтекаемые тонкой тканью летнего платья, будто речные голыши струями воды, казались твёрдыми, какими-то «мраморными», как на античных скульптурах амазонок. Ну, просто Диана! Руки её, обнажённые по плечи, были тонки, в лад всей фигуре. В них чувствовалась сила, но не молодой крестьянки, ещё не сработанной хозяйством. Вспомнилась знакомая спортсменка – фехтовальщица и стрелок из лука. Во-во! Руки – один к одному – та же форма, изящный рисунок развитых мышц под чистой кожей. По правде сказать, всё это я отметил позже. А вначале не мог оторвать взгляда от её глаз.
Таких глаз видеть мне раньше не приходилось. Если бы я увидел их на рисунке, то решил бы, что художник изобразил инопланетянку. На Земле подобных глаз быть не может, потому что… не может быть! Точнее не скажешь. Красивыми признать их не решусь. И некрасивыми тоже. Не удлинённые, не круглые – назову их эллипсовидными. Идеальный обвод, густые верхние ресницы, на нижнем веке - редкие. Сказать «большие» – лишь приблизиться к истине. Огромные? Пошло. Ну, какой писатель не назовёт «огромными» самые ординарные глазки понравившейся ему женщины!? Так что я лучше ничего больше не добавлю к сказанному о форме поразивших меня глаз. Отмечу лишь другую их особенность: верх радужного кружка не был прикрыт веком, как у большинства людей в состоянии душевного покоя. Радужка, вся заполненная тьмою расширенного зрачка, со всех сторон, по всей окружности оттенялась эмалью белка. Это придавало взгляду девушки неопределённость и трагичность. Нельзя было прочесть в её глазах, какие чувства она испытывает, на что направлены её мысли. Взгляд завораживал, но не пугал, лишь настораживал тайной, которая могла быть и роковой. Но в чём? Как?
Из этого состояния, которому я так и не нашёл определения, вывел меня голос Мыколы. Объяснив, кто мы и как здесь оказались, он попросил ночлега и «чого б пойисты» (мой напарник, рабочий отряда, был из местных). Сложив молотки и прочую походную поклажу у входа, мы всё ещё оставались на ногах. Газда – с крупными морщинами на впалых щеках, узкий в кости дядька – уже сидел на одной из двух табуреток перед столом и дымил скрученной из газетного отрывка «файкой». Подумав, распорядился: «Хрыстя, зробы щось». Христина, видимо, дочь хозяина, сгребла руками на полу, по сторонам окна, стебли кукурузы в два продолговатых валика, покрыла их полосами рядна, вынутыми из бамбетля. Таких дощатых диванов, в комнате было два, из чего я заключил, что газда – вдовец. Управившись с постелями для гостей, девушка достала из холодной печи небольшой чугунок, с торчащей из него единственной ложкой, и поставила его на стол. Расчистив место на низком подоконнике, заваленном разноцветными камнями разной величины и формы, отец переместился на него. Мыкола живо подсел к снеди, но, ковырнув ложкой в чугунке и отправив в свой вместительный рот ком чего-то коричневого с желтизной, спросил жалостливо:
– Може йе мандебурка? Мы заплатымо.
– На жаль, бильш ничого немайе, – ответила дочь хозяина.
Мандебуркой в покутских селениях называли картошку. Я тоже подсел к столу в ожидании, когда освободится ложка:
– Чем нас угощают?
Мой напарник с усилием расклеил челюсти:
– Замазка до викна, з кукурудзы, а ни соли, а ни олии. Якась мамалыга
Знакомое варево. После третьего курса, на полевой практике в Молдавии, пришлось
отведать. Мне сразу расхотелось есть.
– Приятного аппетита, смакуй, я на боковую.
Вскоре ко мне, под окно, присоединился Мыкола. Хозяева загасили лампу и разошлись по своим жёстким ложам. Старый отец долго ворочался, скрипя пересохшим деревом и кашляя. С храпом моего напарника получалась бодрящая мелодия. Наконец оба затихли. Мерное дыхание девушки меня убаюкало.
Следы гигантской птицы
Я проснулся на рассвете. Мужчины спали. Постель Христины пустовала. Не было девушки и во дворе, к моему огорчению. Из ума не выходили её необыкновенные глаза. Мне хотелось ещё раз взглянуть на них при дневном свете. В летнем очаге догорали поленья. Разжечь огонь могла только хозяйская дочь. Чугунок с варевом испускал из-под крышки дразнящий запахом пар. Последний раз я ел вчера в полдень.
Позавтракали втроём, сидя на корточках вокруг пня при очаге. Свежая каша из кукурузных зёрен показалась мне даже вкусной, благодаря соли, обнаруженной моим спутником в вещевом мешке. И заварка нашлась. Запив «мамалыгу» пустым чаем и отблагодарив газду жёлтой бумажкой «на пыво», мы с Мыколой продолжили маршрут, прерванный вчера сумерками. На прощание я оглянулся: газда, присев на пень с остатками ранней трапезы – «сниданка», провожал нас взглядом. Его летний наряд: для приёма гостей, для сна и работ по хозяйству – не казался уже таким белым, как при свете керосиновой лампы.
Христина во дворе так и не появилась.
Мы направились к тому месту, откуда я наметил начать изучение коренных пород, выходящих на поверхность. Я любил «пустые вёрсты маршрутов»: можно смотреть по сторонам, запоминая образы природы. В творчестве пригодится. А в тот день, видимо, встал не с той ноги – ничто не привлекало взгляд. Остался равнодушным, даже вспомнив, что скоро окажусь мимоходом на одном из самых впечатляющих мест Покутья. Пока болтливый Мыкола тащится с поклажей далеко сзади, расскажу об этом удивительном месте.
В начале моей горной практики меня, «зелёного» специалиста, «натаскивала» в геологической съёмке опытная поисковичка Леся (царство ей небесное!). Однажды мы вышли из теснины на простор, к Люче-реке. Скалистый берег реки, на котором оказались мы, был крутым, а противоположный берег – плоским. За ним синела волнистая по верху стена хребта. Между крутым берегом и урезом речной воды тянулась на сотню метров вверх по течению ровная, с небольшим наклоном к воде, площадка шириной от 10 до 20 метров. Сложена она была твёрдым песчаником. Из года в год, из века в век, бессчётными тысячелетиями при половодьях текучая вода, насыщенная песком, перемещая гальку и валуны, срезала, словно наждаком, верхние слои каменной толщи. Нашим с Лесей глазам предстала гладкая поверхность слоя, который был когда-то (объяснила мне моя ведущая) пляжем у тёплой лагуны. Воображение моё разыгралось. Я будто воочию увидел морской залив у подножия гор, искристый песок, которому нескоро предстоит превратиться в песчаник. Но представьте моё волнение, когда Леся показала мне птичьи следы, оставленные на рыхлой поверхности пляжа в немыслимой давности. К удаче для исследователя они сохранились при превращении сыпучей породы в камень.
Поражали размеры трёхпалых следов, будто гуляла здесь птица, рядом с которой наши страусы выглядели бы птенцами. Леся пояснила: «По-видимому, это следы динорниса – «птички-невелички», известной с плиоценовой эпохи. Да, этот наш экземпляр рыбачил здесь эдак с пяток миллионов лет до нас». Едва Леся закончила фразу, я увидел (именно увидел, не представил) зыбкую, прозрачную, словно из дымчатого стекла, гигантскую птицу над цепочкой окаменевших следов. Видение приписал своей впечатлительности. Она подводила меня с детства тем, что я не всегда отличал реальное от воображаемого. Этим я вызывал неудовольствие родителей, смех товарищей и двойки в дневнике.
Эти окаменевшие следы оказались на месте, когда мы с Мыколой вышли к вытянутой вдоль реки площадке из серого песчаника под скалистым берегом. Но я не успел уйти в воспоминания о том, давнем маршруте с Лесей. В глаза бросилось такое, от чего кровь ударила в голову, и сильно забилось сердце.
За сухое лето вода в реке спала, и обнажилась узкая полоса свежего песка, ещё тёмного от влаги утреннего тумана. Она тянулась вдоль плиоценовой плиты. Издали на песке различались большие следы. Подошёл ближе и не поверил своим глазам: фантастических размеров птица недавно (похоже, на исходе ночи, в полнолуние) прошлась трехпалыми лапами со стороны ущелья в скалистом берегу к тому месту, куда мы вышли с Мыколой, потопталась и отправилась обратно. То здесь, то там на влажном песке также отпечатался мелкий след узкой человеческой ступни, но непонятно было, раньше или позже птичьих он был оставлен. Достаточно было сравнить предутренние следы птицы на песке с окаменевшими следами на песчанике, чтобы убедиться в их совпадении по очертаниям и размеру. Было, отчего стучать сердцу и крови прилить к голове.
Наконец я взял себя в руки. Мыкола молчал, озадаченный моим состоянием, видимо, похожим со стороны на приступ умопомешательства. На следы, древние и свежие, он не обратил внимания.
«Сегодня наш маршрут отменяется, - сказал я ему. – Сворачиваем в горы». Мне необходимо было проверить одно возникшее здесь подозрение. Если меня кто-то не разыгрывает, то.… То ответ может дать расположенная часах в двух ходьбы одна горная выработка, которую я когда-то исследовал.
Уже подойдя к входу в ущелье, подумал о том, что без ружья, заряженного картечью, мы рискуем не вернуться на базу никогда.
Головокружительная находка
Хотя со стороны Лючи мне не приходилось ещё выходить к тому шурфу, я двинулся уверенно. Мыкола, отягощённый поклажей, едва поспевал за мной. Пока мы шли вдоль реки, слева от нас, на намытой полосе песка, наблюдались свежие следы гигантской птицы. Судя по чётким, глубоким отпечаткам, полутонный монстр проследовал здесь на рассвете. Напротив входа в ущелье песчаная полоса с его следами выклинилась. Непонятно было, в какую сторону он направился.
Мы с напарником свернули направо, в теснину, пробитую горными потоками в каменной толще. По её днищу, заваленному каменными глыбами, в тот день, в сухую пору, прыгал по порогам слабосильный ручей. В сырости вечной тени царила мясистая, насыщенная влагой зелень. Стенки узкого ущелья, замшелые внизу, вертикально уходили к солнцу, оголяясь и открывая для обзора разноцветные, смятые в складки слои земной коры, словно мозаичное панно. Дно ущелья с каждым шагом всё круче забирало вверх, его борта становились всё ниже, пока не исчезли вовсе в колючих зарослях ежевики, называемой в этом краю ожиною. Здесь природа соорудила уступ, удобный для отдыха. Мыкола взмолился: «Перекур!».
Отсюда открывался вид на белую, в пятнах зелени, вершину. Цвет эрозионному останцу придавали окатыши белого кварца (от гравия до валунов). Сцементированный природой минерал, четвёртый по шкале твёрдости, образовал так называемую брекчию. Монолитное тело, размером, в плане, 5 * 2 (км), устояло перед волнами давно исчезнувшего с поверхности Земли океана Тетис. Оно и сегодня, оказавшись волею Плутона ближе всех покутских вершин к Солнцу, противостоит разрушительным силам природы. Но, тем не менее, текучие воды медленно, упорно вымывают из кварца невидимые глазом крупинки золота и, перенося их вниз по склонам горы, откладывают металл в так называемых природных «ловушках», где бег воды замедляется. Во время моей работы в Карпатах была найдена всего лишь одна стоящая внимания ловушка.
«Подъём! - решительно скомандовал я, когда Мыкола докурил свой «Беломор». – Ещё рывок».
«Рывок» под крутым углом к вершине дался нам непросто. Молотки на длинных ручках больше мешали карабкаться вверх, чем помогали. Ноги скользили по отполированным валунам, негде упереться, не за что уцепиться. Наконец мы, полуживые, оказываемся на округлой голой вершине. Так она и обозначена на карте: Голый Верх. Предстоит спуск на 2/3 высоты по обратному склону горы. Иначе, чтобы добраться до намеченной цели, пришлось бы делать большой крюк. Спускаться здесь оказалось не легче, чем подниматься. Делаем «привал с дремотой». Летнее солнце раньше нас перевалило через Голый Верх.
Спускаемся под его жгучими лучами, но теперь нам благоприятствуют тени от чёрных буков, облюбовавших этот склон, и ветерок. Через час примерно оказываемся на выровненном участке склона, поросшем кустарником. Заброшенную горную выработку нахожу быстро.
Года три назад я поставил здесь шурфовщиков. Работа предстояла долгая. Надо было в нескольких местах пробиться к породе, не затронутой выветриванием. Для ночлега людей соорудили землянку. За неделю мои горнопроходчики углубились в брекчию едва на полтора метра. Кварц неохотно поддавался их натиску. На нём ломались деревянные ручки инструментов, гнулось и стачивалось железо. Когда достигли проектной глубины шурфа, послали за мной в Яблонов гонца. Газик подкинул меня до подножия вершины. При виде «пана инжинэра», рабочие удалились в тень буков. Чтобы описать вскрытую породу, я спустился на забой (это шахтёры говорят «в забой», у нас не так). Полуденное солнце стояло над головой, обеспечивая отличную видимость.
Общая картина стенок шурфа и забоя была обычной. Недавно вскрытые разноразмерные, разные по форме валуны и галька кварца были белы, как сахар. Они глянцево блестели, будто покрытые глазурью, в отличие от окатышей, выходящих на дневную поверхность. Те тусклы, с «солнечным загаром».
Но в моём шурфе обнаружились рядышком два необычных валунчика. Матовые, без лоска, они сразу бросились в глаза. Ещё особенность: они были окатаны так, что походили на идеальные эллипсоиды. Притом, оказались одинаковыми по форме и величине, словно новорожденные близнецы: длинная ось 30 сантиметров, короткая – 20. Это меня озадачило. Рука с молотком, уже изготовленным для раскалывания странных предметов, замерла. Я стал более внимательно осматривать забой и стенки шурфа.
Место, где находились мои «эллипсоиды», не составляло единого целого с окружающей породой. Будто кто-то выдолбил в брекчии углубление (мне показалось, я различаю царапины), а потом положил туда «отборные» валунчики. Но ведь никаких следов копателей на месте шурфа не было.
Какова загадка?!
Я решил действовать осмотрительно. Не выкладывать пред очи главного геолога свою находку. Он сразу долбанёт по образцам своим молотищем размером с кувалду. Знаю его! Один из валунчиков, замотав в плащ, отложил в укромное место, чтобы на обратном пути унести к себе. Второй оставил в углублении, присыпал грунтом из отвалов шурфа, сверху набросал веток. Вдруг какое-нибудь научное светило захочет взглянуть на находку в первозданном виде. Не забыл зарисовать её в карманный альбом. Рискнул самолично ликвидировать стоянку. Как бы чего не повредили наши копатели. Уступил им газик для перевозки личных вещей и инструментов в Яблонов, где базировались золотоискатели. После них осталась одна горная выработка и пустая землянка. Сам двинулся в обратный путь пешим ходом.
На следующий день, скрытно от начальства, отправил «свой» валунчик на исследование в лабораторию треста «Киевгеология».
Ответа так и не дождался. А напоминать не стал. Может быть, в Киеве посмеялись и забыли о своём коллеге, который прислал по почте за полтысячи километров в столичную лабораторию каменюку, не будучи в состоянии отличить кварц от куска каменной соли.
И вот мы с Мыколой находим старую выработку. Но я не вижу следов моей маскировки. Тут кто-то побывал. Землянка перестроена, обжита. Возможно, неизвестный, первым заметив нас, скрылся и теперь следит за нами из укрытия. Площадка вокруг расчищена от вываленной породы. Остатки шалаша, чёрный круг кострища. Шурф освобождён до дна от мусора, набросанного мной. Кварцевые окатыши в стенках потеряли первозданную свежесть, а дно прикрыто широким обрезком доски. Спустившись на забой и убрав дощатый обрезок, – испытываю новый шок.
Второго из загадочных валунчиков нет. На его месте раскиданы осколки, похожие на толстую скорлупу огромного яйца. Трогаю пальцами. На ощупь и на глаз – белый кварц. А если это были окаменевшие яйца? Но тогда и внутренность их была бы замещена породой. А тут, если сложить мысленно осколки, получается пустая сфера. Куда делось то, что было в ней? Почему «яйцо» разбито в шурфе, а не унесено кем-то, явно заинтересованным в нём? На осколках остались бы следы ударов, ведь разбить такую скорлупу голыми руками невозможно. Но не видно ни царапины. Так что же здесь произошло?
Голова идёт кругом, и вдруг в ней звучит ответ на мои последние вопросы: яйцо разбито изнутри…
Динорнис на верёвочке
В последующие несколько недель я не мог ни о чём думать, кроме как о своём открытии… Да открытии ли? Вслед за тем ответом изнутри на мои вопросы нахлынули сомнения. Пробовал рассуждать «по-научному»:
Все попытки воссоздать мамонта при нынешних достижениях генетики, имея под рукой пролежавшую в мерзлоте тушу, пока что безуспешны. Тот мамонтёнок жил 10 тысяч лет назад. Моя «птица»(?) в 500 раз старше. Допустим, недра Голого Верха обладают какими-то уникальными особенностями радиации, чудодейственным солевым составом грунтовых вод, неизвестным доселе «газовым коктейлем». Их суммарное воздействие на живую клетку таково, что она не становится окаменелостью, лишь своеобразно консервируется, не теряя способности к развитию. Но ведь нужен какой-то толчок к запуску «уснувшей» 5 миллионов лет назад клетки. Хотя бы теплом того уровня, которое дают наседки. Или высиживанием достаточной продолжительности. Для такого «запуска» мало молнии, ударившей неподалёку от кладки яиц, недостаточно лесного пожара на безопасном для гнезда расстоянии, от которого повышается температура воздуха на несколько дней. Необходимы или мать-птица с верным инстинктом, или человек с его умом и опытом.
Рассуждая, таким образом, сам с собой, я не мог избавиться от мысли, что вот-вот зацеплюсь за нечто важное, что станет ключом для открытия «замка с секретом». Когда дошёл до предположения о возможном вмешательстве человека в оживление птичьего зародыша, увидел внутренним взором сельскую девушку по имени Христина. Смутное предчувствие о её причастности к таинственному событию, не покидавшее меня со дня последнего подъёма на Голый Верх, окрепло. Я пытался совместить увиденное в тот памятный для меня день у реки, потом в шурфе с образом необыкновенной, какой-то «потусторонней» девушки из Выжнего Букова.
И внезапно, будто совместились эллипсы: глаза Христины, что с первой встречи всегда в моей памяти, и с листов моего карманного альбома, совершеннейшие по форме произведения природы в плиоценовую эпоху.
Случайно ли совпадение?
Этот вопрос совсем лишил меня покоя. Я взял отгул в счёт отпуска и в тот же день добрался на попутках и пешком до Выжнего Букова. Был август.
Гостеприимная для ночных путников хата оказалась на замке. Соседи охотно поведали мне историю, которая взбудоражила всю округу, но была запутанной, лишённой внутренней логики, и походила на злую выдумку.
Будто бы «Хрыстя виддалась дидькови» (отдалась чёрту или дьяволу, в переводе на русский). В третьем году она зачастила-де на Голый Верх. Там спуталась в зловонной яме с нечистым и родила от него чудовище. «Ось такэ», – показал жестом руки от земли до конька крыши один из рассказчиков. Другие добавили штрихи к образу дьявольского отродья: ноги «як лапы когута» (петуха), «шия вид гусака», а «очи коровьячи».
«Та то ж звэрюка, йи-йи трэба вбыты», – подвёл итог местный сторонник решительных действий.
Отец такого позора вынести не мог, бросил хозяйство за отсутствием родичей в селе и подался неизвестно куда. Скотину разобрали соседи. Хрыстя в селе давно не появлялась. Нашлись очевидцы. Они божились, что видели издалека молодую грешницу-мать с ублюдком, который нёс её бродом к другому берегу на спине: «Йихала як на коняци».
Я направился к Люче. Один. В провожатые ко мне никто не напрашивался. Выйдя к реке, огляделся. На берегах ни души. Грозовые дожди в горах напоили потоки, замутили ручьи. Уровень воды в Люче поднялся. Она смыла песчаный пляж, образовавшийся за лето. Теперь следы гигантской птицы сохранились только на плите из песчаника, созданной в тёплой лагуне плиоценовой эпохи, умолкнувшей задолго до того, как появился на Земле человек.
Безлюдье, покойные звуки природы, которые мы называем тишиной, ослабили во мне возбуждение, с которым я покинул Выжнее Буково. Не заметил, как за моей спиной вышла из ущелья, соединяющего речную долину с Голым Верхом, удивительная пара. А когда оглянулся, она уже была в полусотне метров от меня.
Впереди шла высокая девушка с маленькой грудью, обтянутой лёгкой тканью. Ткань была стянута ремешком на высокой и тонкой талии. Подол платья, похожего на рубашку-пеплос, что надевали на себя девы Аттики, не доставал до колен. За один такой наряд в глазах местных ревнителей обычаев дивчина с распущенными волосами заслуживала звания дьяволицы. Я же утвердился во мнении: моя Диана – покровительница зверей. Охотницей видеть мне её не пришлось.
Я разглядывал девушку всего две-три секунды. Вниманием моим завладела небольшая уплощённая голова с клювом, как у мирной утки. Она возвышалась над девушкой-поводырём метра на два, раскачиваясь на тонкой S-образной шее, которая, утолщаясь книзу, переходила в мощную грудь. Динорнис, – назвал я его мысленно, с «большой» буквы, ибо другого имени сего страусоподобного экземпляра не знал. На шею великана была накинута верёвочная петля. Конец веревки, перебросив её со спины на грудь, держала в руке, у плеча, хозяйка неведомого существа. Царь-птица вышагивала с важной медлительностью вслед за той, которую она могла с полным основанием считать приёмной матерью.
Поверьте, я не удивился и не испугался. Во-первых, всё происходящее перед своими глазами имел основание приписать своему воображению. Ведь нечто подобное случилось со мной, когда после показа Лесей окаменевших следов на песчанике, я увидел точно такую птицу, вернее, прозрачную тень плиоценового великана. Во-вторых, бескрылый двуногий гигант, могущий одним ударом лапы убить крупного хищника, был покорен хрупкому, по сравнению с ним, созданию, что вела его на тонком поводке. И, в-третьих, подобную встречу я смутно предчувствовал.
Не дойдя до меня саженей двух, Христина остановилась. Замер на месте и Динорнис, склонив голову набок, разглядывая меня (мне показалось, дружелюбно) огромным левым глазом, эллипсовидным, как у его мамы-хозяйки, с густыми ресницами не верхнем веке. Ничего от хищника у него не было. Эдакий добродушный с виду «птичий слон», о двух ногах. Грудь, шею, бока и бёдра его покрывали короткие, рыхлые перья тёмно-шоколадного цвета. Длинные перья слабых, бесполезных крыльев и хвоста, кучерявые на концах, отливали червонным золотом. Ноги, высокие и крепкие, ниже коленных суставов были красными.
Молчание нарушила Христина. Из вежливости она пыталась говорить на моём языке, но вставляла столько слов из русинского наречия, что в моих ушах зазвучал какой-то «славянский эсперанто». Позже я узнал. что она окончила семилетку в Бане Буковой, была прилежной, любознательной ученицей. Много читала. Когда милиция приступит к поискам двух исчезнувших жителей Выжнего Букова, отца и дочери, в бамбетле Христины обнаружат книги: художественную и популярную литературу на мове и русском языке. Книги передадут в библиотеку яблоновской десятилетки, среди них «Дорогу ветров» Ивана Ефремова об «охотниках за динозаврами» и альбом с изображениями доисторических животных Аугусты и Буриана. Наличие такой литературы в маленьком книжном собрании Христины многое объясняет.
Здесь я передам наш единственный разговор в своём изложении.
Всё просто, проще не бывает
Теперь я понимаю, почему у сельской девушки с неполным средним образованием получилось то, что не по силам сегодня ни одному коллективу гениев, оснащённых новейшей техникой. Девушка вообще не знала, что в принципе не может ни при каких ухищрениях науки, вылупится птенец из яйца, отложенного 5 миллионов лет назад. Поэтому, когда в её руках оказалось невиданное по размерам яйцо, то даже не задалась вопросом, когда и каким из пернатых оно отложено. Опыт молодой крестьянки подсказал ей единственный способ дать жизнь птенцу – попытаться его высидеть. У неё это получилось. Она не удивилась. Удивил птенец. Обыкновенный петушок размером с молодого страуса попросту склевал бы её под плохое настроение. Но этот – необыкновенный – оказался податлив к дрессировке, послушен и ласков, словно собачонка.
Пойдём от конечного результата к истокам события, каким образом осуществлялось высиживание? Инкубатора у Христины не было. Но были две армейские фляги, которые привёз дед с русско-австрийского фронта в 1916 году в обмен за отнятую ногу. И большой осколок зеркала. Девушка по какому-то наитию посчитала опасным для яйца перенос его куда-либо из каменного гнезда (и правильно сделала, так как, всё-таки, уверен я, кварцевая гора обладает свойствами, нам пока неведомыми). Сказав отцу, что отбывает в Яблонов на заработки, девушка поселилась в шалаше на несколько летних недель возле заброшенного шурфа. В солнечные дни, когда забой шурфа оказывался в тени, направляла большим осколком зеркала тёплые зайчики на яйцо. В непогоду и ночами согревала его флягами, наполненными горячей водой. Костёр не затухал сутками.
Когда птенец вылупился, сначала возникли трудности с его кормлением и содержанием. Но склоны Голого Верха оставались безлюдны, «птичка» и не думала убегать от своей «мамы», а пищи и зимой в Карпатах достаточно. Непривередливый гость из далёкого прошлого (стала догадываться обладательница альбома Аугусты и Буриана) поедал мелкую живность в мышиных норах, в почве, под корой деревьев, саму кору, всякую зелень без разбора, лещину, буковые орешки, форель в ручьях, лягушек, разорял гнёзда сородичей. Он сам, без посторонней помощи, свил гнездо в густых зарослях ожины. Христина перешла из шалаша в землянку горнопроходчиков. С тыльной стороны печи был пристроен большой чулан. Девушка разобрала его торцевую стену и соорудила здесь тёплое гнездо для своего подопечного, который пользовался им в сильные холода, к счастью, редкие. Вскоре девушка могла оставлять его без присмотра на несколько дней. Собиратели ягод и грибники в это труднодоступное место не наведывались. Ружейная охота в долине Лючи и окружающих горах была запрещена. Лесные хищники на горе и вокруг не водились, а годовалый «петушок» стал сильнее любого обитателя карпатского леса.
Углубимся мысленно ещё дальше «во вчера». Как Христина узнала о тайном гнезде в каменной толще Голого Верха? Чтобы ответить на этот вопрос, надо перенестись ещё на пару лет назад, когда здесь только-только появились геологи. В тот год 15-летняя девушка, закончив семилетку, нашла место подсобной работницы в почтовом отделении Яблонов. Однажды туда зашёл молодой человек, не из местных. Он показался Христине, по её словам, киноартистом. Какое девичье сердце в заштатном городишке не ёкнет при мысли завести интересное знакомство? Вдруг будут снимать картину, понадобятся девчата на массовки? Как обратить на себя внимание незнакомца? Разочарование наступило скоро. «Киноартист», спросив письмо до востребования, подал удостоверение геолога. Он не заметил девушку, смотревшую на него немигающим взглядом необыкновенных глаз. Читатель, полагаю, догадался, о ком речь.
Вторично наши пути пересеклись на Голом Верхе. В тот день я принимал первый и, как оказалось, единственный здесь шурф от проходчиков. Случай описан выше. А Христину направила сюда почта со срочной телеграммой одному из рабочих. Девушка не стала лезть мне на глаза. Ожидая обратного газика, она наблюдала со стороны, от землянки, как я копошусь в шурфе. Когда я принял известное читателям решение о ликвидации стоянки, на какое-то время свёрток с валунчиком необычной формы оставался без присмотра на лавке у входа в жильё. Один из рабочих, вынося поклажу, задел свёрток. Он упал на землю, раскрылся. Христина подошла, чтобы поднять, и увидела то, что я задумал до поры, до времени скрыть от науки. Вчерашняя школьница испытывала интерес к камням, которые казались ей необычными формой или цветом (её коллекцию заметил я на подоконнике отцовской хаты). А тут такой экземпляр! Будто сказочное яйцо сказочной гусыни. Она коснулась его пальцами. И почувствовала исходящее изнутри тепло. Не то, что источает нагретый солнцем камень. Тепло особое, какое-то живое. Ощущение взволновало её. Она заставила себя вернуть на место «живой камень» (так мысленно вначале нарекла окаменевшее снаружи яйцо).
Я не стал дожидаться конца загрузки автомобиля, покинул кварцевую гору пешим ходом с замотанной в плащ «добычей» в вещевом мешке.
По возвращении в Яблонов Христину не оставили мысли об увиденном на горе. Более того, появилось и всё усиливалось мучительное предчувствие чего-то ужасного, что непременно случится, кто-то даже умрёт, если она не раскроет до конца загадку «живого камня». В один из выходных дней юная почтовая работница появилась на Голом Верху. Сильный прохладный ветер пенил тёмную зелень буков, теребил кусты, забрасывал тугими облаками, будто снежками, остывшее за последние дни солнце. Девушка освободила шурф от набросанного мной мусора, расчистила забой в надежде найти здесь такие же камни, один из которых я унёс завёрнутым в плащ. Увидела один – тот, что остался в каменном гнезде. Идеальный эллипсоид, он отличался матовой поверхностью от соседних «глянцевых» валунов из кварца и был чуть теплее их. Но уже остывал…
Остальное читателю известно.
Только в Выжнем Букове, когда ночь заставила меня и Мыколу искать пристанище, мы с Христиной встретились лицом к лицу. Описанием этой встречи я начал настоящее повествование. Повторяться не буду. Кто забыл, волен вернуться на первую страницу.
Прощание на пороге плиоцена
Солнце клонилось к западной цепи гор. Мы с Христиной сидели на нагретом солнцем обломке песчаника, выпавшего из стенки обрывистого берега. Шоколадный Динорнис, освобождённый от верёвочной петли, неутомимо, но с медлительностью гурмана пасся, переходя поочерёдно от уреза речной воды в заводи, куда мелкие волны прибивали ряску с застрявшей в ней рыбной мелочью, к невысоким кустам с узкими листьями под обрывом. Забавно было видеть, как он, сгибаясь в тазовых суставах, вытягивает шею, доставая утиным клювом лакомство в трёх метрах от своих слоноподобных красных лап. Ласковый влажный глаз его жмурился от удовольствия, а щель рта изгибалась к нижнему веку, будто птица улыбалась, совсем по-человечьи.
Без связи с предыдущим разговором Христина спросила: – Ходят чутки… слухи, что вы знашли тут золото?
– Да, с полтонны металла есть. Поставят драгу, будут мыть.
– Не робыть того!
– Отчего ж?
– Понимаете, цэй Голый Вэрх, где народилось ваше золото, и речка, котра… которая его оттуда забирает и ховает по берегам, и вот ти яйця… их ще, здаеться мне, много тут… Воно всё разом, вместе, – девушка сделала движение руками, как бы обнимая пространство.
– Щось одно заберёте, всё другэ зруйнуется, счезнет.
– Так всюду и всегда что-то у природы отнимают, что-то ей возвращают, – возразил я.
– Всюду? – Христина подумала и заключила:
– Всюды можна. Потрошки. А тут ничого нэ можна.
Большим пальцем правой руки она показала себе за спину, где пряталась за высоким берегом кварцевая гора. Вдруг она порывисто передвинулась по обломку скалы дальше от меня и заглянула мне в лицо фантастическими глазами. Тогда, при свете керосиновой лампы, они показались мне бесстрастными. Теперь выдавали волнение, будто она собиралась просить меня о чём-то очень важном для неё и боялась отказа. Грудь её замерла. Наконец долгий выдох и короткий, резкий вдох, потом какой-то не её голос: – Вы з нами? Йдэмо…. Пойдёте с нами?
Я не понял: – Обязательно на днях приду погостить на горку. Готовьте кукурузную кашу. Только, чур, с солью. Христина шутки не приняла: – Вы нас вжэ нэ… не застанете. Не побачимось.
Этот ответ вновь завёл меня в тупик.
–Так, где же вас искать?
–Там, – показала девушка на гладкую полосу плиоценового песчаника, по поверхности которого пять миллионов лет назад, когда он был ещё рыхлым песком, прошло в поисках пищи огромное страусоподобное существо, чей сородич во плоти сейчас разгуливал вдоль речки. Я рассмеялся:
–Эх, девушка, разыгрываете старшего человека! Ладно, прощаю. Интересно, как вы думаете туда попасть? И там нет ни одного человека. Подумайте, ни одного. Как жить будете с этими голенастыми? Не лучше ли вернуться с вашим воспитанником в село? Да он вас кормить будет, со всего мира станут съезжаться любопытные и учёные люди посмотреть на такое чудо. Мои товарищи смогут сделать так, что вас пальцем никто не тронет.
Девушка в ответ не улыбнулась: – Я знаю як. Цэ просто. Я знаю, дэ вхид, – пауза.
– Не хочу до села. Нэ пиду. Люди злые. Будет так, що гирше, чем смерть… Мне без людей краще. Только б вы…. Нет, правда, ходимо з намы…. Подумайте. Я почекаю трошки. Мы будем ждать вас до понэдилка.
С этими словами Христина порывисто поднялась на ноги и подозвала своего «цыплёнка» классическим «цып-цып-цып». Тот покорно подбежал к маме-хозяйке и склонил голову к верёвочной петле. Девушка не попрощалась, не взглянула в мою сторону. И ни разу не оглянулась, пока медленно вела своего воспитанника по узкой полосе плоской тверди под крутым берегом Лючи. А Динорнис оглядывался часто, он был общительным малым. Когда пара, размытая далью, исчезла в ущелье, у меня защемило сердце. Но как-то лирически. Тогда я чувствовал себя участником фантастической баллады, которую начал сочинять сам, да конца ещё не придумал.
Послесловие
Я добрался до Яблонова к ночи. Выспался отлично. Встал с прекрасным настроением. Хотелось новых впечатлений в продолжение вчерашних.
И вдруг сердце заныло, из памяти наплыло на глаза видение удаляющейся от меня высокой, стройной девушки с распущенными по плечам волосами, ведущей на поводу Царь-птицу. Я вдруг осознаю, что никогда уже не увижу свою Диану, если сейчас, немедленно, не брошусь вслед этой фантастической паре. А значит, я потеряю навсегда то, к чему впотьмах, на ощупь шёл все свои сознательные годы. Я будто предчувствовал неизбежность судьбы, напрашиваясь в партию, которая базировалась в Яблонове, и часто добиваясь от главного геолога маршрутов вдоль Лючи-реки. Куда бы ни шёл, часто оказывался вблизи Выжнего Букова. Настоял на закладке шурфов по склонам Голого Верха.
Что делать? До понедельника осталось два дня. Надо написать письма домой: маме, жене, сыну. Сын прочтёт, когда вырастит, поймёт меня, должен понять. Надо объясниться с главным геологом поисковой партии. С него и начну.
По дороге сочинял заявление об уходе с занимаемой должности. Всё должно быть оформлено «честь по чести». Когда поднялся на второй этаж конторы, оказалось, что главный в отъезде. Разозлился: на кой чёрт мне его подпись! Написал заявление об «уходе по собственному желанию» и оставил бумагу на столе шефа, придавив её металлическим рублём, чтобы не сдуло сквозняком.
Всё, прощай геология! Теперь на почту – писать письма родным. В зальце не оказалось ни души. Служительница дремала, откинувшись к спинке стула. Я задумался, как убедить близких в неизбежности своего решения. Поймут ли они, что ухожу навсегда… в плиоценовую эпоху. Что это и где, жена знает, вместе учились на геофаке. Ну, пятилетний сын будет ждать моего возвращения с подарками. А Мать? Начнут искать меня по клиникам для душевнобольных. Только я понимаю, что совершенно здоров, что могу уже через считанные часы оказаться там, откуда нет возврата. А моя любимая мопсюшка Вика? Нет, это не возможно! Ей ничего не объяснишь. Она решит, что я её предал.
Так и не написав ни строчки, вышел на площадь перед почтой. Уже вызвездило. Сколько знакомых созвездий! Тоже надо бы попрощаться с ними. Ведь скоро надо мной будут загораться по ночам незнакомые гирлянды ночных светильников. Ни Ориона, ни медведиц в плиоцене нет.
… От почты отходил на Львов полупустой автобус. Я заплатил водителю за поездку и выбрал в салоне комфортное место. Спустя четверть часа мы оправились в пункт назначения. Скоро Карпаты остались за спиной. А с ними – полевая геология для меня. Навсегда. Я знал, что если вернусь, то начну искать и найду ту дверь, которую девушка из горного селения оставила приоткрытой – для меня… Лучше не испытывать судьбу! И вообще, как советуют опытные люди, надо рассуждать разумно, не поддаваться эмоциям.
Прошло несколько лет. Мир потрясла сенсация: в толще земной коры, в Карпатах, геологи обнаружили прекрасно сохранившиеся окаменевшие останки гигантской сухопутной птицы, похожей на динорниса (здесь со строчной буквы), и человека из рода homo sapiens. Причём, в момент, когда птицу и молодую женщину (именно так определили по костям) накрыл горный обвал, вторая находилась на спине первой, как наездница с луком и стрелами в руках.
Научный мир принял это растиражированное сообщение как первоапрельскую утку-шутку, так как произошла доисторическая трагедия, судя по радиоуглеродному анализу, 50 тысяч веков тому назад, в эпоху плиоцена. Один шутник, академик-антрополог, заметил, дескать, тогда не только женщин современного типа не было на Земле; не водились даже обезьяны, за которых современные красавицы выходят ради денег. Я не академик, поэтому, прочитав заметку о находке, зашёл в церковь и поставил две свечи – заупокой счастливых душ, нашедших свои время и место на Земле.