Олива росла возле дороги. Хотя сказать, что она росла, будет неправильно: олива жила возле дороги. Когда ее посадили, или олива сама выросла из оливковой косточки, уже никто никогда не узнает. Это «уже» затянулось паутиной времени, как кора дерева покрылась сеткой трещин, словно морщины на лице старого человека. Назвать оливу старой не поворачивался язык: ее можно было назвать только древней, ибо олива давно перешла рубеж старости. Впереди была только вечность. Некогда стройная и высокая олива с годами заматерела. Ее ствол достиг неимоверной толщины, корни взорвали почву, выбрались на поверхность и застыли, одеревенев.
Ветви со временем стали мощными. От собственной тяжести они наклонялись и расщепляли материнский ствол. В теле оливы появлялись расщелины. Их забивало пылью, заносило землей. Туда попадали семена, переносимые ветром. В расщелинах зарождалась своя, обособленная от оливы жизнь. Но олива была сильная и не страдала от непрошенных поселенцев.
Старые ветви не выдерживали испытания временем и обламывались. Раны ствола долго болели, кровоточили соком, после чего оставались дупла. За них завязывалась борьба: зверьки, птицы конфликтовали между собой за обладание добротным жилищем. Олива давала многим возможность жить. В ее обширной кроне гнездились птицы, в извилистых корнях рыли норы грызуны. Все они своей житейской суетой подтачивали здоровье гигантского дерева, но олива жила всем наперекор.
Олива жила возле дороги, не замечая как поток времени несется мимо, меняя все вокруг. Когда- то, а это было давно, к ней приходили девушки и женщины собирать урожай: зеленые сочные оливки. Их было много, оливок. Они в изобилии висели на ветвях, наиболее спелые осыпались. Олива любила это время, время сбора урожая. Дерево было в том возрасте, когда часто и с удовольствием рожают. Олива радовалась, что ее плоды нужны.
Олива с готовностью давала тень уставшим работницам, которые шумно, со смехом рассаживались обедать. Она вела с ними беседы, шелестя листвой. Вместе с ними смеялась острому слову, когда мимо шумной озорной толпой шли парни с поля. Девушки не оставались в долгу, и долго шумел смех в ветвях. Старая олива замечала все: вот у одной порозовели щеки, у другой вспыхнули теплым светом глаза. Олива все видела. Видела того, единственного, что шел в толпе и тоже шутил. Но шутил для нее, только для нее. Олива знала, что когда сумерки лягут на окрестные холмы она будет посвящена в тайну. Тайну, которую никогда никому не выдаст.
За ее большую жизнь не одна женщина приходила к ней в минуты горя и радости. Постоит возле могучего, изборожденного трещинами ствола, вздохнет, улыбнется, вспомнив свое, сокровенное. Или всплакнет тихо, тоже чему-то глубокому, доступному только ей. Погладит морщины на оливе и пойдет дальше. А олива долго будет махать ей вслед ветвями.
Много лет прожила олива. Настолько много, что перестала бояться всего. Ее не пугали мужчины с пилами. Олива знала, что опилят только старые высохшие ветви. Не боялась коз, которые как гимнасты лазали по стволу и обьедали побеги. У оливы не было врагов. Она боялась только одного: ветра.
Почувствовав начинающий смерч, олива тревожно поводила ветвями. Ее старый посеченный невзгодами и ветрами ствол начинал тихо поскрипывать. Олива собиралась с силами, готовилась к борьбе с ветром. Люди, услышав скрип старого ствола и пугливый шелест листьев, говорили, что быть урагану и шли готовить свое нехитрое хозяйство к встрече с разбушевавшейся стихией.
Налетал смерч. Олива видела его издалека. Она узнавала его по игривым завиткам пыли на дороге. Пыль стелилась узенькими змейками, потом змейки сплетались в клубок. И вот голова разьяренной Горгоны несется по дороге, собирая и закручивая в столб пыль, сухие ветки. Смерч налетал на оливу полный ярости. Он трепал ее за ветви, давал наотмашь пощечины. Было больно, но олива держалась, и смерч отступал, выбившись из сил. Глухо урча, он уползал в ущелье, чтобы отлежаться там, набраться сил для нового разбойничьего похода. А олива стояла побитая, в синяках, но живая.
Олива слышала, как начинают шевелиться птицы в своих гнездах, как деловито шуршали мыши в корнях, и радовалась продолжению жизни, радовалась, что нужна всем, кто ее окружает. Она срослась своей жизнью с жизнью людей. Олива была их символом, и не случайно одним из распространенных женских имен на Кипре стало имя Оливия.