На старых ржавых петлях раскачивалась дверь: щелястая, побелевшая от времени и невзгод. Коробка двери перекосилась, и дверь не могла закрыться и упокоиться. Она и сейчас служила входом в дом. В старый кипрский дом. Он был заброшен и в нем никто давно не жил. А когда в доме не живут, он разрушается.
В доме царил полумрак, там клубилась вечность. Только вездесущие солнечные лучи пронзали эту бездну, бездну временного пространства. Дом был стар и много видел на своем веку. Он застал турецкое иго, видел бравых английских солдат, заполонивших остров во время британского владычества. Дом помнил, как из стареньких приемников раздавались речи генерала Гриваса, призывающего миролюбивых киприотов вступать в ряды ЕОКА и начать борьбу за независимость. Дом помнил речи президента Макариоса о единстве Кипра. Он видел толпы беженцев, в ужасе бежавших с севера от потомков янычар. Он много видел, старый дом, но он не мог понять, как вчерашние соседи начинали ненавидеть друг друга только из-за того, что кто - то грек, а кто - то турок. Многое было непонятно старому дому.
Я стоял на старых ступенях, выложенных из камня. Они были стертые, эти ступеньки и помнили многое. Помнили, как сюда заходило не одно поколение. Они помнили национальную обувь киприотов, легкие кожаные сапоги. Правда, это было нечасто: праздники были редки. Их чаще касались босые, натруженные ноги крестьян. Ступеньки помнили детские ножки, так неуверенно перешагивающие порог. Осторожно, сохраняя равновесие, цепляясь за косяк двери, ребенок спускался по каменным ступенькам. И как он был счастлив, когда они оставались позади, и можно было встать на такие привычные и надежные четвереньки. Шло время… Затем раздавался перестук туфель и модных полуботинок.
Я стоял на шатающихся ступеньках, держа в руках позеленевшую от времени ручку в виде морды льва. Что-то удерживало потянуть дверь и войти. Войти, куда? В дом? Нет, это был вход не в человеческое жилище. Это был вход в вечность.
Кто ты человек? Кто ты такой, чтобы нарушать покой вечности, прервать цепь времени. Ты хочешь быть посвященным в далекое, туманное сознание бытия. Есть ли у тебя право на это? Ты, человек, зарвался и решил, что можешь перекраивать историю по своему усмотрению. Ты решил жить вечно?
Солнце тем временем совершало свой обычный обход по небосклону. Его лучи уперлись в заднюю стену дома и проникли сквозь щели в стенах. На стене образовались причудливые цепи. Это была не череда солнечных пятен, нет, это была цепь времени. Цепь времени была стихийной: где-то она распадалась, где-то была двойная. Она была не подвластна человеческому разуму.
- Прервалась цепь времен - сказал классик. Ты прав классик, но это у людей. У дома, этого вечного спутника человека, цепь прерывалась, но не порвалась. Она, цепь солнца, сияла сейчас на груди дома как ордена на груди ветерана.
Лучи солнца высветили очаг жилища. Его тоже не пощадило время: очаг грузно осел, потрескался, в отдельных местах выпали камни. Но когда-то очаг был жив, сердце человеческого дома. Сердце остановилось только тогда, когда дом бросили, и он стал не нужным. Быть ненужным… это смертельный приговор любой вещи, которая служила человеку.
Раздался шум крыльев. Я в испуге отпрянул от двери. Может, боги разгневались на мое самовольство и выражают недовольство? Но ничего страшного не произошло. Из - под черепичной крыши вылетел голубь. Сел на раскачивающуюся дверь, удерживая равновесие крыльями. Голубь скосил на меня черный, с оранжевым ободком злой глаз, словно спрашивая:
-Кто ты и что здесь делаешь? Иди туда, где люди. - Что-то древнее мифическое веяло от этой птицы. Тени от его крыльев заметались по стене, словно потревоженные духи. Духи времени, духи дома. Они словно призывали:
-Иди, человек, иди своей дорогой. Не беспокой прошлое, оно не твое. Ты его только не забывай. Помни его. Живи настоящим, не спеши в будущее. Построй дом, роди детей, посади сад. Иди своей дорогой человек. Придет время, и ты встретишься с прошлым. Только не спеши, успеешь кануть в вечность.
Солнце спряталось в набегающие тучи, исчезла цепь. Сверкнула потускневшим золотом и исчезла. Была цепь, и нет ее. Остались только вехи в виде светлых ломаных линий трещин, через которые в дом заглядывал день. Голубю надоело меня рассматривать. Он перелетел на крышу и, воркуя, стал призывать свою подругу.
Снова заклубилась вечность. Светящиеся трещины сложились в причудливые цифры. Это была хронология времени. Я видел, как из трещин складываются греческие города - полисы, как достигают своего расцвета и…падают под безжалостной пятой варваров. В свисте ветра, дующего из окна дома, слышны были голоса драматических актеров, усиленных амфитеатрами, восторженные аплодисменты зрителей и снова мерные шаги фаланг под равномерный стук мечей о щиты. И - битва. Бранные крики, лязганье оружия, хрипы раненых. Снова только свист ветра. Ничего нет. Сумрак заброшенного жилища.
Но не прервать цепь времени. Солнце вышло из облака и вновь озарило древнюю хижину, пристанище человеческой памяти. Снова высветились картинки как в туманном фонаре. Вот они, турецкие янычары. Полуголые, в огромных чалмах, идут нестройной толпой, сея ужас и разрушение. Янычары идут в атаку на неверных под зеленым знаменем ислама. Их ятаганы, описывая над головами сверкающие молнии, не знают жалости. Они безжалостны, эти люди, рожденные христианами, но подвергшиеся обработке и выковавшиеся в верных слуг Блистательной порты.
После них оставались разрушенные храмы, поруганные иконы, сожженные книги. Человеческий плач и звериный вой над разоренной землей. Как это было давно и как это было недавно…
Смеркалось. Сумерки выползли из углов и заботливо заполнили дом. Они чувствовали, что я здесь лишний и угрюмо надвигались, стараясь выжать меня с порога.
Сумерки словно шептали:
-Пора и честь знать, человек. Ты и так здесь слишком долго. Ты слишком много узнал. Это может навредить тебе. Ступай своей дорогой, человек.
Я вздохнул и отступил назад. В это время потянуло ветром, и дверь закрылась. Все закончилось. Как театр, который опустил кулисы. Передо мной стояла полуразвалившаяся человеческая хижина с серой, видавшей виды дверью. Сейчас это был вход в прошлое. Ушло время, ушло волшебство. Только голуби на крыше продолжали ворковать свою вечную песню.