Новости, события

Новости 

Андрей Грицман. "Вавилон разрушен"


23.05.2016

     

 Межъязыковая стена


Много лет назад я совершенно случайно начал писать по-английски. Русские стихи всегда жили со мной и во мне.  После эмиграции было несколько лет полного молчания – анабиоз, связанный с адаптацией к американской жизни, к врачебной деятельности и тому подобное. Потом начали писаться стихи по-русски; и вот однажды возник разговор, - вернее, спор, - с женщиной, для которой английский язык – родной, и, как нередко бывало в моей жизни, по следам этого спора, написался стих. Но было ощущение, что естественно было бы написать его по-английски, так как спор шел по-английски и доказательства (метафорические) лучше всего получались по-английски. Вообще, в течение всей моей жизни, вмечто логического, рационального объяснения, мне лучше удавалась аргументация метафорическая, через непрямой стихотворный текст. Сходная история с неожиданным прорывом в иной язык произошла с моим покойным другoм, великой румынской и американской поэтессой Ниной Кассиан. После нескольких лет в Америке она проснулась после тяжелой операции и вдруг неосознанно заговорила по-английски с окружающими и только потом поняла, что она говорит не на родном языке. С тех пор она начала писать по-английски, стала видной фигурой в американской поэзии, в ряду с Милошем, Бродским и рядом других великих поэтов «с акцентом». Это произошло с ней под 60 лет!

 

Со времен этого спора, больше двадцати лет, я пишу по-английски, закончил литературный факультет по американской поэзии, получил степень магистра и т.д. Занимался переводами – вначале с английского на русский, но потом интереснее стало переводить с русского на английский (в основном, поэтов Серебряного века и кое-кого из современных).

 

В издательстве «Слово-Word»  в 1999 году вышла моя двуязычная книжка «View from the Bridge» («Вид с моста»), где мои русские стихи были переведены мною, а также американскими поэтами Jim Kates и Alex Cigal. Тогда и возникла идея двуязычного журнала на русском и английском языках, чтобы протереть это мутное окно между культурами и языками. На двух языках уже выходил журнал «Слово-Word» (многолетний редактор – Лариса Шенкер). Однако, смысл этого издания был неясен: и политические обзоры, и стихи, и эссеистика печатались на двух сторонах, как бы приглашая проверить правильность перевода. Никто этого, конечно, не делал, - русских это не очень интересовало, или они недостаточно знали язык, а американцы, не знающие русского языка, естественно, не могли прочесть русский текст, да и тема их тоже не особенно интересовала. Поэтому, все это скорее выглядело как оправдание полученного гранта от правительства города Нью-Йорк на издание такого рода журнала. Впрочем, встречались там и хорошие переводы, и интересные тексты, но, тем не менее, вышесказанное остается верным.

 

Я задумал совершенно другое издание, в котором содержались бы переводы с русского на английский и с английского на русский, но, в основном, чтобы там были оригинальные отдельные публикации на обоих языках, - поэзия и эссеистика о поэзии. То есть, материалы, которые были бы интересны давно живущим в Америке и хорошо владеющим языком русским литераторам, а также представляли бы интерес для отделов славистики американских университетов и для небольшого количества американских литераторов, понимающих по-русски. В течение пары лет журнал выходил (в электронной форме), имелся свой website, и материалы поступали довольно активно как с русской, так и с американской стороны.

 

Любопытно, что журнал привлек внимание и иностранных авторов, не американцев, живущих в США и не знающих русского языка. Их привлекал сам прецедент двуязычного издания, восточноевропейского и американского. Я честно продолжал свое дело, выпуская двуязычный журнал, но это все больше и больше походило на некое глухое перекрикивание с одной стороны на другую, некий испорченный телефон.

 

Другими словами, получалось два совершенно отдельных, несмешиваемых журнала – русский и англоязычный, американский. Взаимно перевести поэтический материал с одной стороны на другую и обратно было совершенно невозможно за отсутствием достаточного количества квалифицированных переводчиков с обеих сторон. Дело в том, что русские поэты, давно живущие в Америке и хорошо знающие английский язык, которые могли бы переводить, находятся в чрезвычайном меньшинстве и, по понятным причинам, обживаясь в новой стране, заняты своими делами. Никаких финансов, чтобы хорошо оплачивать переводы, естественно, не было. Традиционно, переводы американской (и любой другой) поэзии на русский, очень хорошие: известна крепкая русская школа переводчиков. Дело в том, что переводами занимались все, начиная от рядовых литераторов, переводящих как с языков союзных республик, так и с западных языков, и до великих русских поэтов – Ахматовой, Пастернака, Арсения Тарковского и т.д. С американской стороны ситуация была другой: американские поэты в течение многих лет были интегрированы в американскую жизнь, социализированы, в особенности с началом эпохи академизации американской поэзии, то-есть, развития кафедр творческого писательского мастерства (creative writing). Там многие активно практикующие поэты и писатели и находили свои комфортабельные университетские позиции.

 

Таким образом, традиционно в течение многих лет роль переводчиков взяли на себя поэты второго ряда (порой, с довольно скудным знанием русского языка), и продукт получался весьма сомнительным. Здесь важны два фактора. Первый – по моему твердому убеждению, хорошим переводчиком поэзии может быть только хороший поэт, который чувствует нюансы, метафоры, интуицию автора. Второй – это знание так называемых культурных идиом, которое, как правило, весьма ограничено даже при хорошем владении языком. Имеется в виду знание особенностей культурной жизни общества в данный период, слэнга, специальных терминов, особенностей культурной риторики. Это особенно важно для перевода поэтов послеперестроечного периода, когда пошла волна публикаций вышедших на поверхность замечательных поэтов, ставших «живыми классиками». Из этой группы можно назвать имена Пригова, Кибирова, Гандлевского, Еременко, Парщикова, Жданова и многих других. Их поэзия связана с выворачиванием «советского» языка и, «советской» поэзии, с использованием терминов и понятий этого языка и отталкиванием от него. Перевод этих поэтов был совершенно не по силам целой плеяде американских переводчиков, умеренно знающих русский язык.

 

Таким образом, через некоторое время я осознал преждевременность попытки создания такого журнала и перешел к изданию русскоязычного журнала «Интерпоэзия», который вырос, укрепился и существует вот уже 13 лет. Журнал «Интерпоэзия» выходит в печатной и в электронной форме, представлен на «Журнальном зале», и в нем публиковалась плеяда замечательных известных поэтов. Нам особенно интересно открытие новых имен и содействие в развитии ранее нераскрытых авторов. Наша концепция – это концепция поэзии над границами и над культурами. Поэтому важная роль в нашем журнале отводится секции переводов. Эта секция активно развивается и хорошо работает, потому что за это время появилась целая группа великолепных поэтов-переводчиков с разных языков, отличная работа которых позволяет этот раздел, без того, чтобы создавать отдельный журнал переводов.

 

Затем, органически, естественно, родилась идея создания англоязычной американской антологии стихов поэтов, для которых английский не является родным языком, - «Stranger at Home» («Чужой дома»), сборник произведений американских поэтов «с акцентом». Это начинание нашло широкий отклик, и в антологию вошли стихи далеко не только русских поэтов, и даже, в основном, не русских, а испаноязычных, китайцев, румын, поляков, французов и многих других. Особенностью данной антологии является то, что каждый автор по моей просьбе написал кратное вводное эссе: почему автор начал писать на неродном, английском, языке. Большинство этих авторов пишет на двух языках, т.е., они являются билингвальными авторами. Вводные микроэссе написаны в стиле стихопрозы, что является уникальной особенностью данной антологии. Ее появление совпало с возрастающим интересом к двуязычному творчеству, особенно в Америке, но также и в Европе. Стали собираться международные симпозиумы, публиковаться книги на тему билингвального творчества и т.д. В США существует целая группа успешных прозаиков, которые пишут по-английски: Гарри Штейнгарт, Давид Безмозгис, Лара Вапняр и ряд других, а также поэты: К. Капович, Алексей Цветков, Ирина Машинская, Андрей Грицман и  ряд других. Вне сомнения, что билингвальное литературное творчество расширяет горизонты культуры и языка. Авторы иностранного происхождения смотрят как бы со стороны на другую культуру, развивая свою новую sensibility, и являются кем-то вроде агентов, подслушивающих другой язык и использующих его в своих «корыстных» целях, т.е. в создании интересных произведений на неродном языке.

 

Поэзия - исповедь души, ее дневник, монолог. Душа выбирает язык в зависимости от того каким воздухом дышит ее носитель, если только это чистый горный мандельштамовский воздух. Стихи лучше всего появляются естественно, спонтанно, как бы сами появившись в воздухе – прозрачный кристалл.. Меня спрашивали: на каком языке мне снятся сны после тридцати пяти лет в Америке. И я, в конце концов понял, что ни на каком, ни на русском, ни на английском. То есть язык есть, персонажи снов, включая самого меня, говорят на каком-то языке, как-то сообщаются, но не на известном мне языке. Это и есть язык  поэзии.



                                       СТИХОТВОРЕНИЯ

Я включил стихи, специально подобранные, как бы "американские": свободный стих, нерегулярные, интонационные и.т.д. Не знаю, можно ли это расценивать как влияние англоязычной просодии, судить читателю.

 

                               *** 

 

 

Господи, как я хочу начать сначала!

Поселиться в пригородном домике,

Окруженном магнолиямии и покосившейся

Деревянной оградой.

Выносить мусор по средам,

Банки-бутылки по четвергам.

Приезжать домой вовремя.

Рассказывать о событиях дня,

Распуская галстук, плотоядно глядя

На индюшачьи котлеты.

Долго спокойно курить, наблюдая

Как ты сортируешь почту.

Смотреть сериал вполглаза.

К двенадцати лечь, почитать

дневники Кафки, просмотреть

стихи в последнем Нью-Йоркере,

напоминающие скелеты лодок

на берегу пересохшего озера.

Ощутить счастье обитаемого

Острова в океане.

Дождаться момента наступления

Твоего легкого женского сна,

Плывущего все дальше от меня

К берегам девичьего детства.

Улучив момент, выскользнуть из постели,

Бесшумно выломать дверь счастья,

выскочить наружу,

Бежать куда глаза глядят

Мимо чужих фосфоресцирующих окон,

Оставляя клочья шкуры на

Ветвях деревьев, добраться

До окраинного сырого оврага, где

все еще тлеет тот костер,

пахнет дымом от неизвестного

мне дерева, найти место,

где я когда-то спрятал то,

что все равно не могу найти,

заметить тень ее фигуры

стремительно ускользающей

в темноту.

 

 

              ***  

 

Паденье. Замороженный рассвет.

Движенье, остановленное в фильме.

В разреженном пространстве - струнный свет,

застывший на завесе пыли.

 

Пыль памяти. Июня бормотанье,

что худшее в разлуке - возвращенье,

к тому, что не случится, потому,

что не сбылось, но продолжает

жить воспоминаньем.

 

Забытое осело слоем пыли.

Лишь отголоски запаха сирени,

да в зеркалах мелькающие тени

давно пропавших лиц.

На темных полках книги

видят сны о лесе.

Ты изредка дотянешься до них,

оставив пустоту в качающемся кресле.

 

В тот час виднa слюда прозрачных лун,

оттенки покаянья в сонных окнах.

Пробравшись сквозь окрестные сады,

прошелестев в пустом закрытом доме,

где по углам воспоминанья глохнут,

ты видишь прошлого безлиственные купы.

 

Орешник свет струит

на изумрудный купол,

висящий меж прудом и старою скамьей,

где ты порой сидел устало.

 

Дождь напевает песню птиц,

ту, что для всех давно молчаньем стала.

 

 

              *** 

 

Я читал Чехова у постели матери в больнице для престарелых.
Короткие рассказы. Поздний свет несмелый
сочился сквозь окно – рама стояла на томике Куприна.
На крики болезных семенили медсестры, филиппинки, цветные.
Места нагорные висели в закате, ей недоступном. Была весна.

Я дочитал, проверил растворы, тронул мел лба 
и вышел, размышляя о том, что время течет для нас по-разному.
Для меня неделя, для нее – минута, месяц ли, годы,
и бормотанье, слов предтеча, становится также праязыком
другого молчания. Что еще вспомнить? В такие погоды

на расстоянии “Еврейский дом” на холме 
кажется усадьбой Набокова или Бунина, 
то есть почти родной речью,
перенесенной в таинственную индейскую долину. 
И чем дальше маячит тот дом за пределом, 
тем все более и более ткань бытия,
цвета, запаха, боли – для тебя, 
да и для меня 
постепенно становится
ветром в кронах, 
в овраге мелом. 

 

 

 

       ПИСЬМО ОТ НЭНСИ

 

Моя жизнь протекает как обычно:

заботы, поддержание очага, борьба со стихией.

Жуки поели настурции,

которые я бережно растила из семян.

Пришло время сбора нападавших яблок.

Они лежат вперемешку

с замерзшими мышиными тушками,

добычей нашего кота.

Сколько ни сгребай листву,

земля становится желто-бурой к утру,

будто никто тут никогда и не жил.

 

Последнее время ветры вносят полный хаос,

газон усыпан сломанными ветвями и похож

на перекопанное кладбище деревьев.

Холодная ранняя осень нагрянула,

и теперь кажется, что мы проведем остаток жизни

на дне истлевающего лиственного моря.

 

Однако отъезд и побег от домашних забот

никакого покоя не сулят:

одевать детей, наскоро есть

в придорожных кафетериях, переругиваться

с мужем в машине по поводу семейного бюджета,

сдерживать мочевой пузырь до последнего,

съезжать с шоссе в незнакомые городки,

спрашивать дорогу у местных жителей,

заглядывать в их глаза, жалеть их

 

за то, что у них такая жизнь,

как и они, наверное, жалеют нас за нашу,

лежать в ничьей постели в мотеле

ночью с открытыми глазами,

сквозь наглухо закрытые окна

осязать запах стерильных поверхностей,

мертво-синего квадрата воды во дворе,

слушать дыхание большой реки,

несущей свои воды среди

незримых темных холмов

до самого конца, туда,

где начинается бесконечность,

где океан сливается с небом,

тлеет восход, и где не надо

вставать утром и будить близких.

 

 

              *** 

 

Наконец-то, вокзал. Выхожу к платформам, к доске объявлений.

Поезда идут по любым странным направлениям.

А на доске написано – отправление неизвестно.

Написано – прибытие неизвестно.

Счет ноль – ноль в пользу хозяев. Ушла на базу.

Бегу по перрону, поезд отходит, пахнет дымом, горячей сталью.

В проплывающих окнах, в купе, за столом, на полках - знакомые лица

в поезде дальнем. Докричаться до них невозможно, куда – неизвестно.

Стою на перроне, и сам не рад, что в это ввязался.

В запретной зоне, в полосе отчуждения. Сам виноват, жаловаться некому,

Все уехали. Съели курицу, допит самогон.

Ну и ладно, теперь мне не к спеху.

Подойтет когда-то и мой вагон.

  


              *** 

 

Антипов не пьет! Ну, может, немного,

Не так, как Петров. Так, на дорогу.

Грусти  посошок, хрусти издалека.

К жидовской питейной ведет нас дорога.

Вот так на Руси повелось безвозвратно,

Антипов глотнет поутру, вероятно.

И я вместе с ним немного, однако,

по косогору, вдоль буерака.

А что еще делать-то? Что нам осталось?

Дорожная грусть, подорожная жалость,

Грозили мне съезжей, да местный я, братцы!

Кричу, бормочу в пучину колодца.

И слышу себя, себя – имярека. К подземной реке

летит мое слово со скоростью света до дна.

Без ответа.

 

 

 

              ЯМА

 

А.Головкову

 

Официант поставит кружку деликатно. 
По высшему разряду, еле слышно.
А по утру похмелья клин нещадный,
 
и даже легкий звук - ударом страшным.

Но мрамор столика под кружкой стынет.
Официанта Сашу за фарцу и прочее
 
из Метрополя в Яму опустили.
Потом без Саши Яма обесточена.

За 20 коп автопоилка пенисто,
затем еще жетон - и кружка полная.
За рубль гардеробщик - за «Московской»
 
и в наших душах кружка та бездонная

Актеры роль зубрили, барды плакали,
художники сарделькой в долг обедали.
Из Ямы парни уходили в армию,
туда же возвращались после дембеля.

Прощай Москва пельменная, пивбарная, 
и подворотная, подъездная, морозная.
Базарная, дворовая, бульварная,
 
вокзальная, зенитная, безъямная.
Безъямная, жетонно- телефонная,
родная, трехвокзальная, бездомная.

 

  


     ОСЕННЯЯ СОНАТА


Челси – Манчестер Юнайтед.
Он – на угловом диване:
курица из супермаркета,
картофельный салат,
немецкий, с горчицей,
Heineken light.
Челси – случайный гол
с углового. Абрамович
заменит тренера – он думает.

Она в городе. Раньше в мотеле
с любовником. Теперь -
по бутикам.
Тишь и гладь. Пора – он думает -
перекрасить веранду. Овертайм,
еще банка пива. Она снова
не отвечает. Мобильник в машине.
Не забыть от давления – ему.

Она - в «Бланик» до закрытия.
Обменять туфли.
Листва желтеет,
изумруд под утро.
Гуд пригородного состава
Metro-North
в холодеющем
осеннем воздухе,
пропадающий
на пути к дальнему острову.
Навсегда.

 

 

 

 

 




Издательство «Золотое Руно»

Новое

Спонсоры и партнеры