Мне во сне одной овцой
Задан был вопрос такой:
«Бог храни твоё дитя!
Был ли вкусен агнец мой?!»
Ованес Туманян
Я был маленьким, зелёненьким ростком. Рос в тепле, окружённый любовью и заботой. Меня вовремя поливали, поворачивали к солнцу, и я быстро прибавлял в росте и крепнул. Не могу понять почему, но меня вырастили в горшочке. Я наивно полагал, что так надо, но вскоре выяснилось, что это далеко не так. А поскольку рванул я в рост уж больно рьяно, было решено, что пора меня пересадить.
Почему-то на протяжении моей тысячелетней жизни, начиная с семенного возраста, всё за меня всегда решал человек. Люди делали со мной что хотели.
Со временем я к ним привык и даже стал понимать их язык. Так я узнал, что пора меня пересадить.
На дворе была весна. Меня аккуратно перевезли в горшочке куда-то на волю. Раньше я там никогда не был. Только видел всё из окна.
Где-то вырыли лунку, полили водой, сыпанули туда какую-то гадость, от одного запаха которой меня мутило, и осторожно, вместе с землёй из горшочка положили в ямку. Присыпали корни мои землёй и обильно полили. И ушли. Я остался совсем один. Ночью похолодало.
На меня нашла великая грусть. Я чуть не заплакал. Но сдержал себя. Я же Дуб! Я сильный. Мне сызмальства это внушали.
В первое время мне было худо, если не сказать – просто скверно. Я долго не мог привыкнуть к новому месту, хворая – то ли хандрой, то ли чем ещё, – словом, тосковал видимо. По людскому присутствию. Время шло, и я стал привыкать к новому месту, и представьте себе, мне уже начинало нравиться моё новое жильё. Меня не забывали поливать.
Сидели подолгу подле меня и разговаривали. Я рад был и солнцу, и ветру, и дождю…Я окреп, набрался сил, и никакие холода мне не были страшны.
Так прошло много столетий.
Вначале я ещё вёл счёт годам, но на тысяча семисотом году я сбился со счёта и больше не занимался этой ерундой.
Менялись мои хозяева, менялись языки, на которых они разговаривали. Но я каким-то образом всё понимал. Единственной бедой моей было то, что я не мог им отвечать. Они сиживали в моей тени, вели задушевные беседы, веселились, ссорились, распевали песни и, главное, – любили кушать. Мне было невмоготу, когда они жарили мясо. Дым от костра был мне не по душе, он въедался в листву, и становилось трудно дышать. Но что поделаешь? Надо было терпеть причуды людей: я же Дуб! К тому же вековой. Огромный. Раскидистый. Высокий. Здоровый. Крепкий.
По мне лазили дети. Играли на моих ветках…. Но я их держал на своих плечах охотно. Дети есть дети. Напротив, мне было приятно с ними. Я не был одинок.
В листве моей прятались от ястребов птички. Мне нравилось их пение. В один из дней я обнаружил, что на мне птички свили гнездо и там успели уже вылупиться птенчики. Вот была радость! – Жизнь прекрасна, – подумал я.
Но напрасно я порадовался жизни…
Я был в расцвете сил, когда однажды услышал голоса. В моей тени устроилась небольшая компания. Одна дама, как мне показалось, – то была жена моего очередного хозяина, – сказала мужу, что желает иметь дома почти антикварный стул из дуба, то есть из меня, из моей могучей плоти. Я жаснулся! Решено было меня спилить.
Первую боль в тысячелетней жизни своей почувствовал я, когда какой-то человечек лезвием ножа вырезал на моей коже надпись: ЗДЕСЬ БЫЛ ВАСЯ! Но та боль не шла ни в какое сравнение с этой. Когда бы знали, как больно, когда вас пилят!
Пилили меня долго. Было больно, очень больно! Я не поддавался. Но меня всё равно спилили и грубо повалили на землю. Я издал отчаянный крик, но он не был никем услышан.
Умирал я в страшных муках. Но Душа на всех последующих этапах моей трагической жизни жила и всё понимала.
Вскоре решено было меня обработать!
Пришёл другой человек, и чем-то острым начал сдирать с меня кожу. Он говорил не кожу, а кору.
Боль была страшная. Врагу не пожелаю. Даже жене моего хозяина. С содранной кожей меня затолкали в тень, где всегда гулял ветер, чтобы я подсох. Я был в шоке. Не помню, сколько я так пролежал, пока не пришли другие люди и меня, уже сухого, стали резать на куски, подвергнув одному из жесточайших мучений: принялись строгать! Человек в это время разговаривал, пел, смеялся, а временами даже, поглаживая меня, говорил:
– Из него получится отличный стул, который прослужит века.
Я был Дуб вековой, а теперь буду и стулом на веки вечные.
Когда из меня сработали множество кусков разной конфигурации, началась очередная пытка. В меня начали вколачивать гвозди-шпунты. Вы и представить себе не можете, что это за боль адская! Муки Христовы пришли на ум. Я ничего не мог поделать. Душа моя разрывалась от крика:
– Остановись, человек! Что ты творишь?
Но он продолжал петь, мотив его песенки я так и не запомнил, потому что он продолжал вколачивать в меня гвозди, сработанные из моей же плоти.…
Наконец, стул был готов. И первой прочность его опробовала хозяйка дома, та самая респектабельная дама…. Вот когда, впервые за свою вековую жизнь, помимо боли физической, ощутил я на себе бремя её прихоти.
Дано ли кому постичь всю глубину моих страданий?! Поочерёдно испытывали меня. Душа моя постанывала под весом этих туш, но мало кто обращал на это внимание. Бесшумно текло время и, незаметно для хозяев моих, начал я чахнуть, то есть меняться в цвете. Вскорости стал я раритетом. Не раз меня перепродавали в антикварных магазинах. До тех пор, пока не стал я действительно скрипеть, пока ножки не стали подламываться. Тогда человек решил меня сжечь, так как на моих углях хорошо шашлык готовить.
Так я угодил в крематорий! Скажу вам честно, это страшно. Не приведи господь кому в геенне огненной побывать! Даже жене хозяина, которая велела стул из меня сработать.
Горел я долго. Я же Дуб! На мне жарили мясо…
Затем я поостыл от всех переживаний, обратившись в золу, превратившись, как говорил человек, в удобрение. И меня высыпали на землю в огороде…
И снова на дворе была весна. И из меня, там, где меня ссыпали, выбился маленький зелёненький росточек – Дубчонок! Он радостно повернулся к солнцу, не зная пока, что рядом с ним Человек.