Новости, события

Новости 

Доктор Аарони


Меня называли по-разному. Чаще всего «ненормальный». Очень часто «странный». Чуть реже «не от мира сего». И дальше без счета: «чокнутый», «асоциальный», «шиза»...

 

С возрастом меня дразнить перестали, по крайней мере, в глаза, но в детстве я от этого сильно страдал: плакал и замыкался в себе. Иногда дрался. Иногда приходил в отчаяние и размышлял о способах ухода, таких  как  побег в пустыню или даже самоубийство.

 

Я очень много читал, наверное, запойное чтение усиливало мою ненормальность. Любил историю, философию, психологию, иностранные языки. Как-то вычитал в одной книге по искусству про Ван-Гога, о его докторе Гаше. В моей комнате над компьютером висела репродукция ван-гоговского «Доктора Гаше». Кажется, его клиника находилась в южной Франции. Рыжеволосый  доктор в каскетке сидит у стола, подпирая голову рукой. Рыжеватые усы и бородка, и глаза! Да, глаза, то ли впитавшие всю скорбь мира, то ли просто ему больно было позировать и смотреть на его гениального пациента. Если у меня будет когда-нибудь возможность, я посещу музей Ван-Гога в Амстердаме и его лечебницу  в Провансе, в Арле. Только когда это будет, и будет ли вообще.

 

Примерно лет в шестнадцать у меня появился свой личный психоневролог. Звали его Шломо Аарони. Помню, мама ввела меня первый раз к доктору. Они стали обсуждать мою болезнь, а я разглядывал его кабинет. Приём был частный, мама дорого заплатила за него. Доктор не торопился, поэтому времени у меня было достаточно.  Я жадно переводил взгляд со шкафа на шкаф. В книжном стояли толстые учебники, большинство на английском, часть на французском и иврите. Я успел поймать взглядом несколько названий «Клиническая психология», «Психоанализ», «Психиатрия», «Шизофрения». На стенах были густо развешены фотокопии,  и, кажется, пара подлинных картин. Одна из них портрет доктора Аарони. На портрете был пойман пронзительный взгляд его  карих восточных глаз и ястребиный нос. Я перевёл взгляд на стол, необъятный антикварный стол из натурального дуба. Мне очень хотелось заглянуть со стороны доктора, чтобы видеть ручки и ящички, но пока я довольствовался маленькими бронзовыми бюстами Гиппократа и Фрейда на столе. Перед доктором лежала толстая тетрадь, в которой он время от времени делал пометки.  Меня удивило, что я не увидел на столе привычного компьютера, которым пользуются все врачи. Чуть сбоку, скорее всего для красоты, стоял старинный письменный набор из стекла: ручка, чернильница и пресс-папье.

 

 - Я надеюсь, мы подружимся,  сказал мне доктор,  у всех  у нас есть свои трудности. Далеко не каждый может преодолевать их сам. Иногда требуется помощь, совсем небольшая. Я собираюсь помочь тебе, мой друг.

 

Аарони встал, показывая, что приём закончен. Я тоже встал, толком не зная, как себя вести дальше. Сказал: «Спасибо, доктор». Он протянул мне руку и ответил: «До следующей встречи».

 

Что-то изменилось во мне после этой встречи с доктором. Если недавно я сжимал кулаки в бессильной злобе или хотел убежать в пустыню, то сейчас только усмехался, вспоминал про себя: «Он сказал, что у всех есть трудности». Лекарств он мне не назначил, маме на листочке написал: «Диета для мозга». Мама хотела лекарств, супер-лекарств, которые бы превратили её сына в нормального парня. А тут взяли кучу денег и назначили диету для мозга. Я не вытерпел, ещё в машине прочитал – жирная рыба, авокадо, черника, орехи, горький шоколад, больше помидоров. Чернику я обожал. Орехи и горький шоколад меньше. А уж жирная рыба и авокадо – это была явная врачебная ошибка. Но уже через неделю я подумал, что мой доктор ошибиться не мог.

 

Через две недели доктор Аарони позвонил мне.

 - Как дела, мой друг?  спросил он.

 

Я разволновался, сердце заколотилось о грудную клетку, и я промямлил что-то невразумительное.

 -Ты завтра вечером свободен?      

- Да... я в школе до двух часов.

- Ну и отлично. Сделаешь уроки и часов в семь вечера ко мне в клинику.

- Хорошо... а с мамой...?  И сколько это стоит?

- На этот раз без мамы и бесплатно. Жду тебя завтра в семь, и он отключился.

             

В последние дни я почти не делал уроков, забивался в свою комнату и в интернете читал психиатрию. Запоем, от корки до корки: Фрейда, Фромма, Юнга и братьев Шапиро. Не знаю, почему меня било как в лихорадке, когда я шёл на встречу с Аарони. Как будто я должен был встретиться с Зигмундом Фрейдом.

             

Доктор впустил меня в кабинет,  а сам вышел, сказав подождать его пару минут. На самом деле его не было долго, мне стало скучно, я встал и прошёлся по кабинету. В ту минуту, когда он вернулся, я стоял, нагнувшись, у книжного шкафа и разглядывал книги через стекло.

- Кто из них тебя заинтересовал, мой друг? спросил он.

- Ирвин Аялом.

- Неужели ты ещё не читал его? Очень забавный современный психотерапевт и пишет сочно, живо. Возьми для начала «Лечение Шопенгауэром», и он вынул мне книгу небольшого формата, но толстенькую, как буханочка хлеба.

- Я уверен, что у тебя с английским не будет проблем. Есть перевод на иврит, но я предпочитаю по возможности читать на языке автора и тебе это советую.  А теперь о наших делах.

  

Он принимал меня не так долго, как в первый раз, говорил о жизни, о человеческих отношениях, о «мозговой» диете. Это был почти монолог. Он давал мне возможность высказаться, но я не использовал её и сидел, почти не шевелясь. Я только смотрел ему в глаза и отвечал односложно. Его голос и манера поведения оставаться на равных со мной, завораживали. Я не испытывал такого чувства никогда.  Когда возвращался домой, казалось, я самолёт на взлётной полосе. Разогреваются, начинают мощно реветь реактивные двигатели,  и вот я трогаюсь, медленно, всей массой поддаюсь вперёд. Пока ещё ползу, но внутренняя сила тянет меня вперёд, быстрее и быстрее, вперёд-вперёд, вперёд-вверх. С задранным носом, вверх-вверх. Взлетаю, отрываюсь, лечу... Около дома я стряхнул наваждение. Но с этих минут доктор Аарони завладел мною. Он как будто всегда был рядом. Он завладел мною не на минуты или часы, а на недели и долгие месяцы.

 

   ПОЛТОРА ГОДА СПУСТЯ

 

Приближался день, когда я должен был призываться в армию. Я выбрал боевые части в самом горячем нашем местечке около Азы (имеется в виду сектор Газа – прим авт.). Благодаря героическим усилиям доктора и моей зависимости от него, а, может быть, и халатности врачебной комиссии, профиль мой был высоким, и я мог служить и в «Кфире» и в «Голани» (элитные боевые части – прим.авт.). Мама сказала, что костьми ляжет, но не даст сыночку шансов погибнуть от рук этих бандитов. Она имела в виду наших двоюродных братьев по крови из Азы. По закону, если в семье один ребёнок, у матери есть право не пускать дитя в боевые части. У меня же была старшая сестра, и прав таких у моей мамы не было. К тому же, я стоял на своём твёрдо, до конца. И мама прибегла к последнему средству, к оружию спасения – доктору Аарони.

  

Она вернулась с красными глазами. Видно, доктор Аарони не сдался, как и я.

- Мамуль, ну что ты? Не надо... начал я.

   - Ладно,  уж, все вы мужики одного хотите, поиграть в войну.

 

И она ушла в свою комнату.

             

Через месяц начался курс молодого бойца. Постоянной девушки у меня ещё не было, и все время я думал или о докторе, или о маме. Даже стоя ночью на вышке с автоматом я размышлял, каким образом доктор завладел мною и круто изменил всю мою жизнь. Занимаясь психоанализом, я пришёл к выводу, что мне не хватало мужского начала, то есть, отца, который рано умер  от сердечного приступа. Я его почти не помнил, мне было пять лет. И вот появился Аарони. Он с самого начала повёл себя так, как будто он мой отец и, немного, старший брат. До службы мы перезванивались с ним несколько раз в неделю. Сейчас мы не пользовались телефонами, чтобы нас не обнаружили.

           

Заварушка началась  как обычно, неожиданно. Террористы устраивали засады прямо в жилых домах, используя жителей и даже детей для прикрытия, что мы называли «живой щит». Нам дали приказ использовать оружие только при угрозе для жизни. И все терпели. Один мальчишка все время провоцировал меня, бросал камни издалека, кричал ругательства, топтал в пыли наш флаг. Причём делал это регулярно, каждый день. И я вдруг почувствовал, что у меня, как в детстве, сдали нервы, и я сжал кулаки. Он, как собака, почуял мою слабость и особо распоясался, так что я для начала дал очередь в воздух. В ту же секунду раздались вопли и причитания. Кто-то нёс парня на руках, будто бы я убил его. Нервы мои не выдержали снова, и я с возмущением встал во весь рост, чтобы разглядеть маленького комедианта и тех, кто его нёс. В это же мгновение, чуть сбоку, я увидел вспышку, словно огонь плеснули мне на левое плечо. Там тлела моя форма и разливалась кровь. Я сразу же зажал рану рукой, в глазах помутнело.  Успел разглядеть, как подбежал другой солдат, что-то крикнул, а дальше уже я не помнил ничего.

           

В больнице я пришёл в себя. Напротив висел маленький телевизор. Я увидел в нем танки и самолёты, стрельбу и взрывы. Медсестра подошла померить температуру.

 - А, герой проснулся,  усмехнулась она.

 - Разве я герой...

 - Через полчаса новости, посмотришь,  сказала она.

           

Плечо зажгло внезапно. Так сильно, словно сейчас только ранили. Почувствовал холодную липкую испарину, палата заколыхалась... Я потерял сознание. Новости я увидел только назавтра. Показывали начало новой операции в Азе. И вдруг в кадре я! Боже! Да, это был я! Правда, лицо замазали. Нельзя демонстрировать наших солдат! Командование приняло решение атаковать сразу после того, как снайпер ранил меня позавчера вечером. «Это моя невыдержанность привела к началу новой войны! Боже! Сколько людей убьют с каждой стороны!». Кроме раны на плече, сильно заныло сердце. Я готов был исчезнуть от стыда и позора. Куда? Убежать навсегда в пустыню. А может... самоубийство? Это было то же чувство, как перед встречей с доктором Аарони.

           

Я рвался в бой, просил вернуть меня в Азу, к ребятам. Но каждый день решение откладывали. Рана заживала плохо, гноилась и болела. Врачи и медсестры улыбались мне, но на мои вопросы не отвечали, а молча отводили глаза. А по телевизору показывали, в Совете Безопасности требуют от нас прекратить убивать мирных жителей... И мой лоб от волнения снова покрывался липким потом. Боже, почему они не приедут сюда, на место, посмотреть на этих «мирных жителей»!

             

Приехала мама, она была счастлива в надежде, что меня уже «на войну» не возьмут.

- Мамуля, - сказал я сурово, - будут ещё войны, на наш век их хватит.

 

Она сидела молча, смотрела на меня и гладила мне здоровое неперевязанное плечо. Привезла мне чернику, шоколад.

 - Ты помнишь, диета для мозга,  она клала их на столик рядом с кроватью.

- Да, мамуля, как он? спросил я.

- Звонил несколько дней назад, спрашивал про тебя.

 

Мы без слов понимали, кто он.

  

Мне дали отпуск после ранения. Под давлением мирового сообщества возобновился «мир» или «миф», не знаю, скорее всего, передышка обеих сторон перед новой дракой. В форме,  выгоревшей и зашитой на левом плече, в высоких ботинках, с огромным вещмешком, я подходил к его клинике. Секретарша открыла дверь. Я вошёл в кабинет.

  

Он сидел как доктор Гаше на той картине, чуть боком, подперев ладонью лицо. Я успел поймать его взгляд, самый первый, он ещё не успел за это мгновение овладеть собой. Глаза доктора словно впитали всю скорбь мира, и тогда я догадался, что мой отпуск был бессрочным.

 

  Другие произведения автора

 

Поделиться в социальных сетях


Издательство «Золотое Руно»

Новое

Новое 

  • 19.03.2024 17:28:00

    Наталия Кравченко. "Стихотворения (публикация №31)" ("Поэзия")

    "Трамвайные рельсы и линии рук вели лишь к тебе, неожиданный друг, сценарий писался не мною. А мой Режиссёр наблюдал из кулис, как намертво к Принцу приручен был Лис, и был этой сказки виною..."

  • 18.03.2024 17:02:00

    Игорь Альмечитов. "История происхождения одного из самых грубых русских ругательств!" ("Критика. Эссе")

    "Как это ни удивительно, но, похоже, одно из самых грубых русских ругательств, а именно: оскорбительное обращение «уе.ан» (где буква «Б» в середине слова пропущена из уважения к лучшим чувствам особенно впечатлительных читателей) пришло к нам, вероятнее всего, из... испанского языка. И именно в хрущевский период существования «одной шестой части суши»... Вполне естественно, отследить происхождение некоторых нецензурных слов в языке не только трудно, но, вероятнее всего, невозможно. Поскольку большинство лингвистов стараются обходить тему обсценной (а именно: нецензурной или матерной) лексики стороной. То ли из-за условной «неблагодарности» самой темы, то ли из-за пренебрежения к ней. А, возможно, и из-за..."

  • 14.03.2024 17:55:00

    Наталия Кравченко. "Стихотворения (публикация №30)" ("Поэзия")

    "Руки с утра подставляю солнцу, день мой, дай большего, чем деньжат! Дождик разбрасывает червонцы, что инфляции не подлежат. Сердце изыщет любые средства, лишь бы втереться среди теней. Прошлое пустит меня погреться, чтоб в настоящем было теплей..."

  • 10.03.2024 16:57:00

    Дмитрий Аникин. "Стихотворения из цикла "Дмитрий Донской" ("Поэзия")

    "Малого мальца оставили, огольца, на большой Москве, во главе. Шепот вокруг него, кто чего думает: «Вот поверь, что этот удержит Тверь, присмирит Рязань; дело-то наше дрянь – расползется земля прочь, врозь от Кремля!»..."

  • 09.03.2024 16:37:00

    Максим Торбин. "Стихотворения (публикация №2)" ("Поэзия")

    "...А руки тянутся к образу, Черты которого со временем забылись, И ты вспоминаешь приходящие сны: Колдовские, острые, напряжённые, И словно разряд электрической зари, Они озаряют тебя без устали. Ведь раньше улыбка не слазила с лиц, Твоего и того призрачного, А теперь мысли разобраны на куски, И ютятся, как в больнице, в колбочках..."

  • 07.03.2024 17:29:19

    Наталия Кравченко. "Стихотворения (публикация №29)" ("Поэзия")

    "Я устаю писать не о любви, когда слова мне – как чужие люди. Мне неуютно с этими людьми, что ничего не ведают о чуде. Когда я о любви пишу, то я легка и весела, как летний зонтик. Слова искрятся блеском бытия и соком истекают – только троньте..."

Спонсоры и партнеры