НОЧНОЙ СНАЙПЕР
Хмурый взгляд ледников. В тёмном ельнике склон.
Терпкий запах альпийских лугов.
Краску серую в небе размазал циклон.
Из травы я устроил альков.
Стрекотал полоумных цикад оверлок.
Рядом холмик латунный из гильз.
Я охотник на «духов» – сибирский стрелок.
А напротив, в «зеленке» – Ильгиз.
Ветер в кронах шумел. Новый месяц блажил –
Жёг сквозь тучи огрызком стручка.
Левый глаз я прищурил и перст наложил
На изгиб спускового крючка.
Я нажал… Эхом всхлипнул вдали водоём,
Заскрипела столетняя ель.
В эту ночь был Ильгиз с Амирханом вдвоём…
Вспышка… всё – проиграл я дуэль.
Дух мой взвился туда, где печальный причал.
Ветер плакал, меня тормоша.
Обездоленный ангел беззвучно вскричал,
Надо мною крылами маша.
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Где-то в жаркой Палестине, в память древнего обряда,
Принести спешили люди жертву в праздничный шабат.
А в России в тот же вечер под огнём заградотряда
По-пластунски полз на ДОТы обессиленный штрафбат.
Пулемёт, свинцово лая, охранял бетон торосов.
Смерть скакала жеребёнком без стреножья и бремён.
В грязно-белом полушубке, зарываясь в снег, Матросов
В облаках увидел знаки обрушения времён.
Облака светились в небе, словно жертвенные струги
С драгоценными дарами, полыхающие встарь.
И рванувшись, Александр за своя и наши други
Бросил молодость и душу на пылающий алтарь.
Пели огненные осы эхом бункера пустого,
Неподвластные законам заклинаний и дрессур.
Сашка пал, раскинув руки, как распятие Христово,
На бездонное ущелье раскалённых амбразур.
И застыл в сакральной позе, удивлённо подняв брови.
В кулаке его зажата плеть бикфордова шнура.
Пулемёты замолчали, нахлебавшись юной крови…
В чистом поле прокатилось троекратное «Ура!!!»
Батальон с земли поднялся богатырскою дружиной,
На бегу гудя набатно, будто сорок сороков.
Это ненависть святая распрямившейся пружиной
На своём пути сметает обезумевших врагов.
На Мамаевом кургане, возле Бреста или Плиски,
Пред могилами героев спины гордые согнём –
Всполох газовый, багрово озаряя обелиски,
Будит заспанные души древним жертвенным огнём.
СМЕРТЬ АБРЕКА
Вверх ни шатко и ни валко,
Вниз ни валко и ни шатко,
Чёрный ящик катафалка
Тащит старая лошадка.
Под ногой шуршит дорожка
В камень втоптанною глиной.
Вдалеке стоит сторожка
Под развесистой калиной.
На арбе абрек мединец.
У него – вдали от родин –
На груди дыра с мизинец.
И, понятно, не под орден.
Сушит зной покровы тела.
Ветер травами ковылит.
Пулей в дырку улетела
Из него душа навылет.
Страстью чёрною пылая,
Он не знал любви начала.
И его судьбина злая
С русской пулей повенчала.
Путь его, как все дороги,
Убегает к небу клином.
По камням трясутся дроги
На отшибе соколином.
Где-то с грустью напевает
Эхо песню муэдзинью.
Бесконечность навевает
Эту грусть небесной синью.
СИНДРОМ
Болит в груди – не плачу, не ворчу.
Опять пора отправиться к врачу,
Чтоб что-нибудь он сделал для здоровья.
Мне душу травит давний мой синдром–
Как только ночь, горит аэродром
На проклятой полоске Приднестровья.
Я помню треск пылающих громад.
Повсюду жуткий смерти «аромат» –
Смесь страха, пота, крови и отдушки.
Черным черны кровавые бинты
И я смотрю, как рушатся винты
Моей, объятой пламенем, «вертушки».
Нависла грозно красная луна.
С разбитых губ солёная слюна.
Я прочь ползу от тлена и распада…
Так совесть из разлома бытия
Напоминает, молча, мне, что я
Не смог из пекла вытащить комбата…
ВОЛЧЬЕ ВРЕМЯ
Мы до срама дожили с тобою,
Честь и совесть когда не нужны.
Молодые волчата тропою
Пробегают кровавой войны.
То война не за страх, а за совесть.
Бьются насмерть, чтоб головы (с)класть.
Это будней кровавая повесть
О борьбе за богатство и власть.
Наши души покрыла короста,
Волчьих нравов пришли времена.
И на мраморных досках погоста
Молодые висят имена.
Краток миг торжества негодяев,
Что Россию к беде привели.
И я верю, как верил Бердяев,
В возрожденье российской земли.
ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОСЕНЬ
Дует с Балтики ветер – веселый шалун, озорник.
Лета бабьего пик. Благодатная, в целом, погода.
Нарастающий гул в сердце страхом ещё не проник.
Это осень далёкого нам 41-го года.
Фюзеляжи в крестах. В вое бомб слышен демона глас.
Полыхают склады. Старых крыш шифер бахает в небо.
По асфальту горячей рекой карамель растеклась.
К небесам едкий дым тянет руки горящего хлеба.
Страшный враг подступил – он коварен, жесток и хитёр.
Окна в белых крестах и на стенах с призывом плакаты.
Призрак голода к городу Ленина кости простёр.
Метроном отмеряет защитникам муки блокады.
Дети тянут тележку с бедою на Невском юру.
Страшно жить им теперь без тепла и родительской холи.
Жутко зев свой разверзла земля в Пискарёвском яру,
В немоте леденящей застыв от бессилья и боли.
Смертью город зажат мёртвой хваткой морского узла.
Вместо хлеба вонючий эрзац получая к обеду –
С глада падая ниц и вставая, не ведая зла –
Люди истово Крест свой несут, свято веря в Победу.
ГОЛГОФА
С мольбою «Отче, сохрани!»
Он шёл в лучах зари вечерней
Под крик: «Распни Его, распни!»
Охочей зрелищ блудной черни.
Он думал с горечью: «Откуда
Так много зла в людской крови?»
За тридцать сикелей Иуда
Продал любимого равви.
Он притчу вспоминал о жатве.
И слово твёрдого Петра,
Который, позабыв о клятве,
Отрёкся трижды до утра.
Устав от злобы беспредельной
И козней главного жреца,
Его душа, в тоске смертельной,
Взывала к помощи Отца.
«Отец, меня оставил, что ли?» –
В последний миг Он вопросил.
И было в голосе Том боли
Сверх всяких человечьих сил.
Прасын Аврама и Ревеки
Себе мог царства обрести.
Но, возлюбив людей навеки,
Пошёл по крестному пути.
Он нёс, не ведая подмоги,
Свой Крест до Крестного конца.
И капли крови в пыль дороги
Текли с тернового Венца.
Земной Марией Божий Сыне
Смыть грех людской на свет рождён.
Он знал, что будет на лесине
За наши страсти пригвождён.
Он шёл навстречу катастрофе,
Сбивая в кровь свои ступни.
Ему вдогонку по Голгофе
Летело злобное «Распни!»