04.07.2016
«У Музы есть различные пристрастья, дары ее даются не равно», – обмолвился мудрейший Тютчев (1805 – 1873) по поводу юбилея князя (и допреж того поэта!) Петра Андреевича Вяземского (1792 – 1878); ан бывают таки счастливые совпадения, и муза хранит пожизненную верность своему избраннику, и Вячеслав Иванов, отмеченный Божьим даром на заре жизни, сохранил творческий потенциал, можно сказать, до ее закатных лучей.
Но вот со славой, известностью, популярностью обстояло по-всякому. Вяч. Иванов изведал после выхода первой же книги быстрое признание и уважение со стороны большинства литературных знаменитостей начала века; и – столь же скорое размежевание с ними, аж до враждебности.
После отъезда в Италию в 1924 году вплоть до середины 70-х годов книги его на родине не переиздавались, имя его оказалось чуть ли не забытым, и сегодня он выходит к широкому отечественному читателю практически заново (и как жаль, что до сих пор не переизданы его блистательные книги статей «По звездам» (1909) и «Борозды и межи» (1916).
* * *
Вячеслав Иванович Иванов родился 16 (28) февраля 1866 г. в Москве, в семье землемера, потом служащего Контрольной палаты. О пяти лет он утратил отца и испытал (равно как и А. Блок (1880 – 1921) огромное духовное влияние своей матери, весьма романтической женщины, привившей ему начаток славянофильства и уважение к немецкой классической литературе, особенно к Гёте.
Двенадцатилетний будущий студент сразу увлекся изучением древнегреческого языка, что на много лет вперед определило круг его духовных исканий; одновременно (в столь юном возрасте!) он много трудился, давал платные уроки, так как семья впала в бедность. Вскоре, в четырнадцать лет, он пережил глубокий нравственный кризис, переболел юношеским атеизмом, предпринял попытку самоубийства, начал, наконец, писать стихи.
Впервые в печати он выступил с благословения великого философа и поэта В.С. Соловьева (1853 – 1900) в 1898 г.; за спиной уже была учеба на историко-философском факультете Московского университета, жизнь в Германии, занятия в семинаре Теодора Моммзена, знаменитого историка древнего Рима.
Ряд последующих лет был отдан, прежде всего, науке, в 1889 г. Вяч. Иванов защитил в Берлине диссертацию по истории (об откупах в Древнем Риме). И все-таки его влекло все больше к филологии, к литературе. Громадное впечатление произвела на него книга Ф. Ницше (1844 – 1900) «Рождение трагедии из духа музыки» (1872). Книга эта необыкновенно судьбоносна, хочу сослаться на свидетельство Павла Антокольского, который на склоне лет страстно и трогательно рассказывал мне о сходном воздействии этой книги на его мировосприятие и первые стихотворные опыты.
В 1903 г. Вяч. Иванов приехал в Париж, чтобы прочесть курс лекций об античном дионисийстве в высшей школе общественных наук для русских, где и разыскал его Валерий Брюсов (1873 – 1924). Знакомство двух крупнейших представителей второго поколения русского символизма оказалось знаменательным и вскоре переросло в личную дружбу и литературное сотрудничество.
Валерий Брюсов высоко оценил вышедшую к этому времени первую книгу Вяч. Иванова «Кормчие звезды» (название сборника восходило к «Кормчей книге», своду византийских церковных законов, и также было одобрено еще в 1900 г. незадолго до смерти Владимиром Соловьевым).
В «Кормчих звездах» сразу явились все основные мотивы поэзии Вяч. Иванова. Идущий от Державина и Тютчева, безбоязненно громыхающий причудливыми церковнославянизмами, архаизмами, поэт мощно и ярко обозначил векторность нового (декадентского) искусства.
Вышедшая в 1904 г. книга лирики «Прозрачность» и трагедия с «античными хорами» «Тантал», опубликованная в 1905 г., статьи и переводы закрепили литературный успех их создателя.
В 1905 г. поэт вернулся в Россию, поселился с женой Л.Д. Зиновьевой-Аннибал (1872 – 1907) в Петербурге, в знаменитой «башне» (квартире на седьмом этаже дома №25 (ныне №35) по Таврической улице). Огромный общественный резонанс получили литературные приемы, ивановские «среды» (1905 – 1907), куда захаживали М. Горький и Н. Бердяев, А. Белый и А. Луначарский, множество самых различных литераторов, актеров, художников, политических деятелей…
Рубежным для Вяч. Иванова оказался 1907 год. 17 октября внезапно умерла его жена, возлюбленная, друг, литературный единомышленник. В 1907 г. вышла книга её прозы «Трагический зверинец», которую высоко оценил А. Блок. В этом же году был опубликован сборник Вяч. Иванова «Эрос», вошедший потом в состав первого тома сборника «Cor ardens» («Пламенеющее сердце, 1911).
Через год появился второй том этого удивительного собрания, при всех неровностях вошедших в него произведений ставшего огромным литературным событием. Вяч. Иванов подвел здесь предварительные итоги своего творчества, дал беспощадный анализ своей духовной жизни с её взлетами и падениями, простился, – хотя и не забыл её потом никогда – со своей подругой.
Вскоре к нему пришло новое чувство – любовь к дочери Л.Д. Зиновьевой-Аннибал от первого брака, к своей падчерице Вере Шварсалон (1890 – 1920), которая стала его женой. Жизнь продолжала оставаться творимой легендой. Литературно это отразилось в сборнике «Нежная тайна» (1912).
Первая мировая война нашла парафраз в трагедии «Прометей» (1915) и автобиографической поэме «Младенчество» (1918). После Октябрьского переворота Вячеслав Иванов работал в театральном отделе Наркомпроса. В 1920 г. он переехал в Баку (умерла Вера Шварсалон, в которой он безуспешно искал любимые черты ее матери); опять отдался науке, защитил докторскую диссертацию «Дионис и прадионисийство» (1921, изд. 1923); был профессором кафедры классической филологии, затем ректором Бакинского университета, заместителем наркома просвещения Азербайджана..
Осенью 1924 г. Иванов навсегда покинул нашу страну, жил в Риме, где написаны горько-трагические «Римские сонеты» (1925), «Человек» (1939), «Римский дневник 1944 года). Принял католичество.
Умер Вячеслав Иванов 16 июля 1949 г. в Риме, где когда-то (более полувека назад) познакомился с Л.Д. Зиновьевой-Аннибал. Круг замкнулся: Богови Богу, а кесарево кесареви.
* * *
Но вернемся снова в 1907 год. Закончилась поражением первая русская революция. Обществом овладело уныние, желание найти выход из современности в другом измерении… Вяч. Иванов погрузился во внутренний мир. Его книга «Эрос» – диалог с alter ego, со своим литературным двойником. Одно из стихотворений книги так и озаглавлено «Двойник»:
И в подземном склепе я про солнце пою,
Про тебя, мое солнце, – про любовь мою,
И славлю, о солнце, твой победный лик…
И мне подпевает мой двойник.
По сегодня сохраняет значение отзыв В. Брюсова об этой книге любви: «На маленькую книжку Вячеслава Иванова надо смотреть как на единую лирическую поэму. Отдельные стихотворения, входящие в «Эрос», тесно связаны между собою и, в своей строгой последовательности, образуют цельную, строгую песнь. В одном из первых стихотворений поэт вспоминате:
Чаровал я, волхвовал я,
Бога Вакха вызывал я…
«Эрос» – это поэма о том, как бог Дионис явился, под неожиданной личиной, своему усердному служителю. Это явление и мучительно-сладостные переживания, связанные с близостью бога, и составляют предмет поэмы.
От первых стихотворений, где еще только брезжит предчувствие, до последних, где звучит светлая примиренность с Роком, дающим и отымающим, все написано, если не с равной силой творческого вдохновения, то с неослабевающей напряженностью страсти. Этой страстностью, этим живым трепетом, прежде всего, и дорога новая поэма Вяч. Иванова в ряду его других, более холодных созданий, хотя и в ней расточительной рукой щедрого художника рассыпаны все сокровища его мастерства.
В 34 стихотворениях, образующих «Эрос», Вяч. Иванов вновь предстает перед нами поэтом, не знающим запрета в своем искусстве, властно, как маг, повелевающий всеми тайнами русского стиха и русского слова. Во многих местах книги Вяч. Иванов идет по совершенно новым путям, указывает и открывает новые возможности, намекает на такие задачи поэзии, которые до него не только никем не были разрешены, но и не ставились.
Прежде чем критиковать эту книгу, надо по ней учиться. Вяч. Иванов принадлежит к числу худоджников, достигших всех вершин искусства, на которых водружали свои стяги исследователи и пионеры до него. Он вправе теперь говорить нам: мне одному ведом смысл того, что я делаю; если иное смущает вас, берегитесь осуждать, но сначала постарайтесь понять меня. Поэзия Вяч. Иванова – новый этап в истории русской литературы, открывающий пути в далекое будущее…»
Ряд стихотворений в сборнике посвящен Диотиме, т. е. Л.Д. Зиновьевой-Аннибал, носящей такое прозвище, восходящее к диалогу Платона «Пир», где излагались мысли жрицы Диотимы о любви. Многие другие произведения носят следы переклички с Сергеем Городецким (1884 – 1967). Он впервые появился на «башне» в 1906 г., где одобрительно были встречены его стихотворения из будущей книги «Ярь». Стихотворение Вяч. Иванова «Китоврас» имеет эпиграф из стихотворения С. Городецкого «Отчего узнается в глазах…» (1905). Поэтов, безусловно, объединял жгучий интерес к самоцветному слову, к русскому фольклору.
* * *
Сборник «Эрос» осенен «чарым хмелем» поэта, хмелем темных желаний, хмелем обманных видений, вызванных забродившим соком жизни, который взбалтывает Бог-Растворитель, демон-Жало, Эрос-жрец… Не раз мелькает на страницах книги тютчевская мысль о поэте-небожителе, кто «не змиею сердце жалит, но, как пчела, его сосет», стоит перечитать хотя бы стихотворение «Кратер»…
Должен заметить, что любовь, отображенная, воспетая Вяч. Ивановым, страсть несколько торжественная, велеречиво-статичная, конечно, не столько образец «ученой» и «философской» поэзии (как считал А. Блок), сколько гулкое, нервное чувство, пропущенное (охлажденное) через сито разума, получившее уже оттенок рассудочности, но все равно болью отдающее в вики; любовь-дурман, пожирающая сое себя, калейдоскопически размноженная на ряд образов-символов, претендующих на глубочайшее постижение мира через творимую из него легенду.
Сам Вяч. Иванов позднее признавался в «Переписке из двух углов» (1921): «..я привык бродить в лесу символов», и мне понятен символизм в слове не менее чем в поцелуе любви. Есть внутреннему опыту словесное знаменование, и он ищет его, и без него тоскует, ибо от избытка сердца глаголят уста. Ничем лучшим не могут одарять друг друга люди, чем уверяющим ясноведанием своих хотя бы только предчувствий или начатков высшего, духовнейшего сознания».
И далее там же, протестуя против тех, кто смирялся с культурой – системой принуждений, поэт писал: «Для меня она [культура. – В.Ш.] – лестница Эроса и иерархия благоговений. И так много вокруг меня вещей и лиц, внушающих мне благоговение, от человека и орудий его, и великого труда его, и поруганного достоинства его, до минерала – что мне сладостно тонуть в этом море (“naufragar mi e dolce in ouesto mare») – тонуть в Боге. Ибо благоговения мои свободны, – ни одно не обязательно, и каждое открыто и доступно, и каждое осчастливливает мой дух. Правда, каждое благоговение, переходя в любовь, открывает зорким взглядом любви внутреннюю трагедию и вину трагическую во всем, отлучившемся от источников бытия и в себе обособившемся: под каждою розою жизни вырисовывается крест, из которого она процвела. Но это уже тоска по Боге – влечение бабочки-души к огненной смерти».
Поэт нередко пророк, и пророчески звучат строки стихотворения «Гость»: «Придет в ночи обманной, как тать, на твой порог и в дверь скользнет желанный, когда ты не стерег. С распутия дорог придет на твой порог нечаянно желанный. Предстанет недвижим; безмолвный, в очи глянет. С небывшим и былым недвижно время станет… И сердце канет, – прянет… И вскружит, и потянет круженьем вихревым невидимая сила тебя с землей и с ним. Разверзнется могила, расстелется, как дым. И мраком гробовым застелется, что было… И все душа забыла, чтоб встал живой с живым!» вот они, взмахи бабочки-души, влекущейся и влекущей к огневой смерти! Чтобы очнуться новой жизнью…»
При жизни Вячеслав Иванов нередко удостаивался помимо похвал и хулы, и отрицания. Так, Осип Мандельштам (1891 – 1938) в «Письме о русской поэзии» заметил: «Иногда мне кажется, что Бальмонт, Брюсов, Вячеслав Иванов, Андрей Белый специально построены для каких-то всемирных выставок, и вот-вот придут их разбирать. По существу они уже разобраны… от космической поэзии Вячеслава Иванова, где «даже минерал произносит несколько слов», осталась маленькая византийская часовенка, где собрано уцелевшее великолепие многих сгоревших храмов…»
В этом высказывании блистательно соединены противоречивые чувства: восторг и неприятие своих предтеч новым литературным поколением. Несущему свое особенное слово всегда невыразимо трудно принять правоту другого самовитого слова. Тем значительнее проницательность Николая Гумилева (1886 – 1921), отмечавшего солнечность и чисто мужскую силу поэзии Вяч. Иванова: « светлую древнюю сказку он превращает в вечно юную правду» на своем певучем пути к внутреннему солнцу. И еще: «пламенно творящий подвиг своей жизни есть поэт… правдивое повествование о подлинно пройденном мистическом пути есть поэзия…»
В стихотворении «Небосвод» поэт на все свои космогонические вопросы («Кто… Расправил в хаосе раздельный лик эпох? Из мириад могил исторг единый вздох?.. Кто в колесницу впряг эоны и века? И чья бразды коней не выпустит рука?») сам же дает однозначный ответ: «Ты, Эрос яростный, их впряг! И ты – возница, чья прах судеб и дней взметает колесница!» и далее – опять о бабочках и вселенской гибели…
Сегодня могут показаться неуклюжими отдельные обороты речи; чрезмерными, аляповато-красивыми поэтические метафоры; конечно, поэтика символизма давно истлела и обветшала, как древнее одеяние; но по-прежнему величественны остатки прежнего великолепия, по-прежнему поражает взор и слух словесное узорочье; живо чувство, двинувшее, как горный поток, булыжники диковинных слов и образов; волнует мысль, соединившая жаркой радугой времена и наречья; по-прежнему поэт «в хмеле вдохновенья остается господином вызванных им стихийных сил»; по-прежнему его поэзия находит и, уверен, будет находить своих сторонников и поклонников.
Дело за малым (шутка!), должно переиздать максимально полно его творческое наследие. Так в Брюсселе, начиная с 1971 г., выходит его представительное Собрание сочинений. Будем надеяться, что наша встреча с Вячеславом Ивановым-поэтом, чародеем и волхвом русского стиха, продолженная сегодня репринтом «Эроса», дойдет до переиздания книги «Свет вечерний» (Оксфорд, 1962) и не преминет перейти во встречу с Ивановым-критиком, литературным теоретиком, ученым….
Его труды, крайнее своеобразие его языка – влагоносный живительный пласт русской культуры, воскрешения и обретения которой так жаждет наше общество, наше время, мы с вами.
10 февраля 1990 г.