06.01.2021
Как критик я уже не раз обращалась к творчеству Леонида Подольского, в частности, рецензировала его книги «Идентичность» и «Распад». Рада поздравить писателя с новым завершённым трудом — повестью «Эльмира». Думаю, что этой повести суждён резонанс — хотя, не исключено, не только литературный.
В творчестве Подольского мне импонирует некая «старомодность» в хорошем смысле этого слова. Он истово следует заповедям тех русских писателей, которые видели целью и жизненным предназначением литератора писать большие (как по объёму, так и по замыслу, по масштабу поставленных проблем) вещи и обязательно поднимать в них острые, глобальные вопросы. Писатель создаёт не только тексты романного плана — у него есть и малая форма, рассказы и повести, которые не раз выходили в журнале Союза писателей Москвы «Кольцо А» и собраны, кроме самых последних, в книге «Судьба». Подольский и в своих романах, и в повестях, и в рассказах не работает в развлекательном или авантюрном ключе. Для него литература — это вечный отклик на пушкинский призыв: «глаголом жги сердца людей». И ещё — попытка разобраться в ходе истории, в человеке и в его взаимоотношениях с государством и обществом. Следует отметить, что редким авторам присуще такое чувство истории, причём как непрерывного процесса, а не свода дискретных знаний.
Прежде чем говорить о повести «Эльмира», хотелось бы обратиться к более ранним вещам писателя, поскольку в его творчестве сильно ощущается непрерывность как идейных, так и художественных позиций, единый стиль, который сложился буквально с первых его произведений.
Роман «Идентичность» я в рецензии окрестила «публицистическим», отметив, что это произведение продолжает традиции социально значимой, социально ориентированной русской прозы, что «…Подольский написал очень непростой, богатый историческими реминисценциями и гипотезами текст. Мог ли автор, справляясь с такой задачей, остаться в рамках какого-либо «чистого» жанра?..» — так писала я тогда и отмечала, что, хотя формально главными героями книги являются Леонид Вишневецкий и его семья, в действительности основным героем «Идентичности» становится еврейский народ с его многотысячелетней историей. Это был очень глубокий текст, который к тому же дополнялся многочисленными примечаниями, составлявшими почти треть книги. Исторический экскурс придавал остроту и законченность нравственной проблеме, на которой зиждился роман. Главная проблема — выбор идентичности русской или еврейской. Между ними многие годы разрывался Леонид Вишневецкий.
Роман «Распад» Леонида Подольского и как человека, и как критика привлёк меня больше, чем «Идентичность». Это мощный художественный роман без всяких оговорок, которому предшествовала волнующая история. Как отражено в предисловии, «Распад» — хронологически самый первый роман, написанный Подольским ещё в перестройку, он отнял шесть лет, вместил характерное для той поры состояние общества, когда «распадалось» всё, и не был опубликован своевременно. Прошли годы, прежде чем прозаик решился издать книгу, которая охватывала почти весь ХХ век с акцентами на революции, Гражданской войне, коллективизации, Большом терроре, Великой Отечественной и продолжительном «позднем застое», из которого и выросла перестройка. Вся эта череда событий и эпох, каждая со своим распадом, превращалась в художественное провозвестие некоего перманентно-общего и, увы, неизбежного «большого» распада.
«Распад» заложил характерные черты всей прозы Подольского: масштабность панорамы, историософичность, «многонаселённость» персонажами — носителями неких идей. Именно там «дебютировало» обилие сносок и примечаний. В романе речь шла о буднях Института сердца и различных смежных структур, в том числе административных, врачебных вопросах, волнующих героев Подольского, надо полагать, списанных с натуры. Однако не в них суть, а в том, что люди «сражались» не столько за научную истину, чаще всего не за идеи, а за должности, зарплаты, привилегии, рост по службе. Проигрывали самые идейные и бескорыстные мечтатели — ибо кругом распад. Но частные медицинские проблемы плавно сворачивали к основной, главной, которую автор видел как первопричину: влиянию советской системы на российское общество, науку, менталитет, экономику, на каждого человека. В записках профессора Белогородского «Феномен Октября: заметки дилетанта», которые представляют собой эссе внутри романа, послереволюционная история России рассматривается как непрерывная цепь насилия. Характерно замечание автора, вложенное в уста (в мысли) главной героини романа Евгении Марковны Маевской: «А дальше, как со всякой лжетеорией: кризис веры, распад, а надо платить по векселям. Вот тут и начинается реакция, чтобы замедлить распад… Застой и распад всегда начинаются изнутри…» — оно могло быть прочитано значительно шире. Слово «лжетеория» со всеми вытекающими экстраполировалось на коммунистическое учение и попытки построения социализма в отдельно взятой стране. Подходы и взгляды Л. Подольского, на мой взгляд, тесно перекликаются с романами Даниила Гранина «Искатели» и «Иду на грозу», где полемика в узкоспециальных и прикладных вопросах тоже становилось символом битвы человека с системой.
Во время презентации одной из своих книг Леонид Подольский назвал свой литературный метод «суперреализмом», а своей магистральной темой — «возможность выживания интеллигента в условиях, где нравственность падает до нуля». Эта дилемма постоянно взывает к человеческой идентичности. Однако мне творческий метод писателя видится шире: он часто обращается к социальной сатире, это уже не реализм, а гротеск. В особенности сатирическое начало заметно в романе «Эксперимент» — трагифарсе о высших управленческих кругах России, о так называемой «управляемой демократии». Можно сказать, что это яркая социальная фантастика.
Всё же, если в целом характеризовать литературный метод Подольского, он, при наличии элементов «суперреализма», социальной фантастики и фантастического реализма, преимущественно тяготеет к традиционному для русской литературы направлению критического реализма, ориентируясь на творчество наших «главных» писателей: Льва Толстого, Достоевского, Гоголя, а по своей социальной и политической заострённости — в качестве образца нередко видит А. Солженицына.
Подольский неоднократно говорил о своих планах написать художественную историю нового времени, начиная с перестройки — цикл романов о собственной истории и об истории России: «Кооператор», «Политик», «Финансист», «Риэлтор» и «Инвестком». Насколько мне известно, два романа из этой серии, «Финансист» и «Инвестком», в настоящее время готовятся к печати и, сколько можно судить по опубликованным отрывкам и по высказываниям автора, речь идёт о событиях действительно судьбоносных: о становлении российского капитализма и нынешней политической системы (роман «Финансист») и о глубоком кризисе российского общества, как следствии жестоких и во многом несправедливых реформ (роман «Инвестком»).
Новая повесть Подольского «Эльмира» — о пылких юношеских чувствах, о любви, которая не сумела преодолеть препятствия не быта, но бытия, однако навсегда осталась в памяти влюблённых. Вместе с тем она продолжает линию историко-публицистических произведений автора. Невеликая по объёму, повесть так концентрирована по смыслу, что «соперничает» масштабом затронутых проблем с огромной «Идентичностью». Проблемы эти: депортации, борьба народов Крыма и Кавказа, жестокие репрессии, несвобода. Звучат в повести и тема Гражданской войны, и тема исторической правды, и красного террора, и коллаборационизма — повесть «Эльмира» пропитана кровью недавней и более отдалённой истории.
Центральные герои: Леонид– будущий историк, профессор, и Эльмира — крымская татарка, представительница семьи, полной чашей хлебнувшей горя. Молодые люди встречаются в узбекском Андижане, куда оба попали в результате разных обстоятельств. Эльмира родилась в Узбекистане, куда были депортированы крымские татары, а семья Леонида — его отец заведует кафедрой в мединституте — вынуждена переехать в Андижан, потому что его отец из-за антисемитизма не находит место в Центральной России или на Украине. Между ними расцветает чистое юношеское чувство, но вскоре они вынуждены рас-статься. Эльмира выбирает путь противостояния Советской власти, борьбы за признание законных прав своего народа (одна из главных тем повести — борьба крымско-татарского народа за возвращение в Крым), а Леонид — путь обычной социализации: он уезжает из Андижана учиться, становится профессором-историком, женится на дочке номенклатурного работника, делает научную карьеру, но до перестройки вынужден скрывать свои взгляды.
Влюблённые расстаются на долгие десятилетия и снова встречаются только в конце жизни — и выясняют, что и прежние чувства живы, и прежнее совпадение во взглядах имеет место.
Ещё одна тема, относительно далёкая от современного российского читателя — Средняя (Центральная) Азия, её история, люди, обычаи, пейзажи, которые мастерски рисует Подольский. Это совсем другая жизнь, другой мир. Вот как об этом пишет Подольский: «Только через годы, став историком и доктором наук, Леонид задним числом понял, что жили на пороховой бочке, манкуртами, чужаками, не зная элементарных вещей — ни про резню 1916 года, ни про Туркестанскую автономию, ни, как следует, про басмаческое движение, продолжавшееся чуть ли не до самой войны — и ведь искрило, многократно искрило, и умные люди предсказывали. Что называется, жили, «под собою не чуя страны». Но в то время он был влюблён, ни о чём таком не догадывался, и Советский Союз казался ему вечными, и он слабо представлял будущее, и не слышал нараставший подземный гул. Не зная прошлое, трудно было предвидеть. Леонид жил сегодняшним днём. И все жили сегодняшним днём…» А вот описание Андижана, города, где развивается действие первой части повести: «Андижан был маленький и грязный городок, одноэтажный и скучный, где за последними домами начинались бесконечные хлопковые поля. Другая планета, другой мир: люди в тюбетейках и в ватных халатах, в сапогах в сорокаградусную жару, старики, в галошах вместо обуви, часами сидят в чайханах. Женщины — в чадрах, в начале шестидесятых нередко встречались и паранджи, молодые — в ярких туземных платьях; грязь, антисанитария: в главном городском кинотеатре вместо кресел стояли скамейки, в хлебном ларьке Леонид не раз замечал крыс, вместо мороженого продава¬ли куски льда. Мужчины и женщины стояли в отдельных очередях. Русские оазисы располагались среди узбекских базаров и непонятной Леониду речи. Старый город с узкими улицами, куда заходить было опасно. Заброшенное медресе рядом с автобусной остановкой, где в бывших кельях с войны жили люди и где в любую погоду сушилось бельё. И — хлопок, хлопок, хлопок, ежегодная изнурительная страда с сентября по декабрь, когда всех — и школьников, и студентов, и рабочих с предприятий — всех отправляли собирать «белое золото»… И — Крым, родина Эльмиры, где ей запрещено было жить, как антитеза унылому, средневековому городку. Нужно отметить, что Подольский — тонкий мастер описаний, он придаёт им значение большее, чем просто статические картины. Они строго подчинены главной цели, основной идее автора. Леонид Подольский тонок и лиричен в эпизодах общения влюблённых: «По вечерам, когда темнело, Леонид и Эльмира, обнявшись, гуляли вдоль моря и слушали негромкий, ритмичный шелест волн. Море перед ними лежало спокойное, величественное, вечное. Тамарун, Поит Эвксинский, Киммерийское море, Скифское, Таврическое, Хазарское, Русское — менялись народы на берегах, приходили и уходили, исчезали, и только оно, море, всё так же плескалось у ног». Но и в такие моменты герой (или автор?) не забывает об истории — она вторгается даже в любовные сцены. Повесть «Эльмира», что характерно для писателя, отчётливо тяготеет в сторону социального высказывания. Стоит отметить, что в «Эльмире» использован тот же ход, что в «Идентичности» — героя зовут Леонид, а значит, в какой-то мере автор отождествляет себя с героем.
Отчасти похожа на роман «Идентичность» и структура «Эльмиры». Она тоже сопровождается обильными сносками, которые занимают значительную часть объёма повести, но зато помогают читателю лучше ориентироваться в обширном историческом материале, который использует автор. В этом вырисовывается концепция Подольского: он не только рассказывает свою историю, но ещё и старается «просветить» читателя, поделиться с ним своими обширными знаниями. Недаром Подольский говорит, что литература для него — это «художественная история».
Некоторое время назад наш знаменитый критик Лев Аннинский сказал о Подольском: «Среди прозаиков постсоветской волны Леонид Подольский выделяется масштабностью кругозора и смелостью в постановке вопросов, на которые нет быстрых ответов. Что произошло и что происходит с Россией? Почему это с нами происходит? Со всеми нами и с отдельным человеком?» И в другом месте: «…Кто-то напишет эпос, где будут осмыслены холодная война и горячий мир рубежа двадцатого и двадцать первого веков. И увидит смысл в нашей судьбе. Не исключено, что это сделает Леонид Подольский». Повесть «Эльмира» — ещё одна веха в этом замечательном эпосе. Романы «Распад» и «Идентичность», повести «Эльмира», «Четырёхугольник», рассказы «Пленум ЦК» и «Вялотекущая шизофрения» из советской эпохи перебрасывают мостки в новую, к роману «Эксперимент», к повестям «Лида», «Судьба», «Фифочка», «Дурмашина», «Сказ про Илью» и к неопубликованному пока роману «Инвестком». Это, если придерживаться хронологических рамок описываемых событий. Но я писала уже, что для Подольского история представляет собой непрерывный поток. Точно такой же поток, правдивый и глубокий, представляет собой и творчество Леонида Подольского.
Елена Сафронова,
член Союза писателей Москвы, лауреат премии «Венец»