|
А стихи – это то, что стихийно...
* * *
Сорвалось с языка – не поймаешь,
как какого-нибудь воробья.
И сама потом не понимаешь,
ну зачем это ляпнула я?
Не сдержалась – и нет мне покоя.
Буду впредь молчаливее рыб!
А стихи – это нечто другое –
помраченье, наитье, порыв...
Будьте сдержанны в жизни цивильной,
придержите любовь или злость.
А стихи – это то, что стихийно.
То, что с сердца сейчас сорвалось.
***
Раньше знали их и птицы, и листва,
а потом их грязью мира с неба стёрло.
Я ищу неизреченные слова,
от которых перехватывает горло.
Сор планеты ворошу и ворожу,
воскрешаю, как забытую порфиру.
Я их лентою судьбы перевяжу
и отправлю до востребованья миру.
***
Я всего лишь кустарь-одиночка
над огромной страной,
где моя одинокая строчка
натянулась струной.
И по ней – одержимая бесом,
чтоб кружило и жгло!
Я поэт нетяжёлого веса,
но мне так тяжело.
***
Так, не забыть — очки для глаз,
и кошелёк, и зонт...
И заплатить за свет-за газ-
-за мусор-капремонт...
Вот жизнь настала — круть да верть,
рассудку вопреки
платить за жизнь, платить за смерть,
за старые грехи...
За всё заплачено сполна -
но вновь предъявлен счёт
за всех, за всех, пред кем вина
в ночи огнём печёт.
Плачу Врачу и Палачу,
что жалости лишён,
уж еле ношу волочу,
а счёт не завершён…
Платить всегда, за все года,
но если — человек, --
не расплатиться никогда,
не искупить вовек.
***
Кондуктор в толпе народа
протягивает билет.
Похож бы был на Харона,
но слишком яркий жилет.
Смотрела с чувством гадливым…
Каков же он, смерти цвет?
Билет оказался счастливым.
Счастливо вам на тот свет.
***
Болящий дух врачует песнопенье.
Е. Баратынский
Стихами не врачуют, а бичуют,
когда они действительно стихи.
И сердце разрывают, и линчуют
слова порою, даром что тихи.
Зачем стихи, когда могу без звука,
вмиг обретя блаженство и покой,
в горячую твою уткнуться руку
и потереться о неё щекой.
***
Членства и званий не ведала,
не отступав ни на шаг,
высшей считая победою
ветер свободы в ушах.
И, зазываема кланами,
я не вступала туда,
где продавались и кланялись,
Бог уберёг от стыда.
Выпала радость и таинство -
среди чинов и речей,
как Одиссей или Анненский,
зваться никем и ничьей.
Но пронести словно манию,
знак королевских кровей -
лучшую должность и звание -
быть половинкой твоей.
***
Средь кошёлок, клеёнок, пелёнок
жизнь проходит быстрее всего.
Дома ждёт меня старый ребёнок,
позабывший себя самого.
Я любовь не сдавала без боя,
были слёзы мои горячи.
- Помнишь ли, как мы жили с тобою,
как на море купались в ночи?
Мы пока ещё вместе, мы рядом,
как друг друга нам вновь обрести?
Ты глядишь затуманенным взглядом:
- Очень смутно... Не помню... Прости...
Драгоценность былого «а помнишь?»
для меня лишь отныне одной.
Больно видеть, как медленно тонешь
под смыкающейся волной...
Раньше домом нам был целый город,
перелески, тропинки, лыжни,
звёздный полог и лиственный ворох,
укрывая, к нам были нежны.
А теперь мы одни в этом горе,
в этом замкнутом круге, хоть вой,
словно в бочке заброшены в море,
где не вышибить дна головой.
Достучаться, нельзя достучаться,
свою горькую участь влача,
до плеча, до улыбки, до счастья,
до дубового сердца врача!
Не теряя надежды из вида,
и поглубже запряча беду,
я внимаю псалому Давида,
я в Давидову верю звезду.
Было - не было... Тело убого,
ненадёжная память слаба.
Но нетленны в хранилище Бога
наша юность, любовь и судьба.
***
От школьной и до гробовой
доски, беря всё выше ноту,
прожить хотелось мне с тобой,
не разлучаясь ни на йоту.
С тобой до гробовой доски,
шагать в обнимку и под ручку,
не знав печали и тоски
иной, чем долгая отлучка.
И были общими года,
и жизнь лишь в белую полоску.
Мы были не разлей вода,
свои, как говорится, в доску.
Но в жизни каждый — новичок,
не помогла господня помочь.
Доска кончается — бычок
вот-вот слетит в глухую полночь.
Хотелось поля и реки,
а вместо этого, а вместо -
твои неверные шаги,
твои беспомощные жесты...
Обрывки снов, осколки слов,
души раздёрганные клочья...
Бессилен звон колоколов,
но как хочу тебе помочь я!
Стою на краешке беды,
на роковом её помосте,
где от восхода до звезды
мы в этом мире только гости.
И если нас сотрёт с доски
вселенной тряпка меловая -
мы станем больше чем близки,
лишь в небесах охладевая...
***
У деревьев неспешные длинные мысли
и дыхание их глубоко.
Осенённые осенью, синею высью,
они пьют облаков молоко.
Словно мистик рисует волшебною кистью...
Я черты, что случайны, сотру.
Посмотри, как слова превращаются в листья
и трепещут, дрожа на ветру.
А случаются дни, когда в Божьем узоре
различить не сумеешь ни зги,
и на грудь давят горы застывшего горя,
твою жизнь зажимая в тиски.
Но меня утешало чужое оконце,
где цветы полыхали весной,
словно милое сердцу домашнее солнце,
словно миру подарок цветной.
Понапрасну судьбу обвиняла в обмане,
в том, что ношу нести тяжело.
Мне казалось, что счастье исчезло в тумане,
а оно никуда не ушло.
А оно шелестело дождём и искрилось,
и чирикало звонко в лесу:
оглянись на меня, улыбнись, сделай милость,
я тебе буду очень к лицу!
А потом поднималось под самое небо
и кричало: глядите, я здесь!
Но толпа мельтешила в погоне за хлебом
и благую не слышала весть.
***
На слух, на память, на сердечный шёпот,
и лишь на ощупь больше не любить…
Как будто бы сквозь прорези решёток,
душою видеть, губ твоих не пить.
Но есть ведь память пальцев, крови, тела,
которые тебя не предадут,
и если б я забыть и захотела -
они мне сделать это не дадут.
Чем легче, невесомее, тем крепче…
У нашей жизни — новая глава.
А ты ночами и без губ мне шепчешь
живые сумасшедшие слова…
***
Осенние сны и туманы
плетут свою блёклую нить,
и только поэты-гурманы
способны её оценить.
Меня никому здесь не видно.
Со мною родное Ничто.
Под дождиком плакать не стыдно,
прикрывшись им словно пальто.
А ветер — невидимый дворник -
выносит небесной метлой
всё то, что пускает в нас корни
и станет позднее золой.
Но дождь, разбиваясь в упорстве
о зелень шумящей листвы,
сигналит мне азбукой морзе,
что живы все те, кто мертвы,
что это небесная манна
летит на любовь и на свет,
что выглянет вдруг из тумана
знакомый до слёз силуэт.
***
Снова кричала во сне,
как под тяжёлою кладью...
Ты бы прижал потесней,
словно ребёнка бы гладил.
Что-то ночами шептал -
и отступали кошмары...
Как без меня тебе там?
Нету убийственней кары...
Если б обнять что есть сил
и нашептаться до боли...
Ты бы мне всё объяснил,
ты бы единственный понял.
***
Теперь от меня ты далёко,
за тридевять вёсен и стен.
Со строк не стереть уж налёта
печальных кладбищенских тем.
Пытаясь пробиться вдогонку,
цепляясь за жизнь не шутя,
стучат и ломаются звонко
стеклянные пальцы дождя.
Цепляйся, входи, растекайся,
посланец холодных небес.
Меня покатай на Пегасе,
пройди со мной слёзный ликбез.
Надену привычно бахилы,
чтоб Лету мне вброд перейти.
Всего ничего до могилы,
но сколько преград на пути.
***
Листья тихо шепчут: «неужели?...»
и прощальный свой танцуют танец.
Все слова завяли, заржавели,
только о любви моей остались.
Их ещё несказанные тонны,
и зачем беспомощно и зря я,
словно дождь по крыше, монотонно
их тебе бессонно повторяю.
Я на них встаю, как на котурны.
Капля камень продолбит, врачуя.
Все слова мертвы и пахнут дурно,
кроме тех, что о тебе шепчу я.
***
В летящих по ветру конвертцах
ответы от неба лови...
Моё беспросветное сердце,
солёное море любви.
А жизнь расползлась и раскисла,
бессилен небесный скорняк.
Сквозь заросли здравого смысла
надежд не прорвётся сорняк.
Осенняя жизнь в одиночку
в преддверии зимней тиши…
И всё же последнюю точку
ты ставить ещё не спеши.
Пусть листья опали, но корни
в земле наши переплелись.
И мне всё светлей и упорней
глядеться в надзвёздную высь.
Там облако в пепельном утре
твои повторяет черты,
и наши сплетённые кудри,
и в профиле слитые рты.
С балкона бросаю я листья,
чтоб ветер легко подхватил,
чтоб ты получил их как письма,
прочёл, улыбнулся, простил...
***
Ветер сдует случайную пыль,
жизнь предстанет чиста и прекрасна.
Пусть мне снова пригрезится быль,
где любила тебя не напрасно.
Отливали снега серебром,
обступали дубы и берёзы...
Небо сверху укроет шатром,
улыбаясь сквозь звёздные слёзы.
***
Пока ты там в облаках летал -
я переплавляла слова в металл,
ковала себе и тебе кольчугу,
чтоб смерть не смогла нас смолоть совсем,
чтоб встала душа и плоть надо всем,
чтоб мы, как в детстве, поверили чуду.
Пускай судьба мне объявит шах,
пусть жизнь-труба расползётся в швах,
пусть путь к тебе предстоит недолгий.
Остатки - сладки, скрепи слои,
в мозаику радости и любви
войдут нашей жизни с тобой осколки.
***
Как будто нам лето приснилось,
тепла на земле ни на грош.
А осень в лице изменилась,
«ну всё, - процедила, - хорош!»
Другим говорит с нами тоном,
и строг её нищенский стиль.
Что золотом было червонным -
сдаётся в архив и в утиль.
Всё будет — позёмки и смерчи,
и ливней колючая плеть,
но в этих потёмках и смерти
хоть что-то должно уцелеть.
От следа былого объятья,
от прежних смеющихся нас -
обрывком цветастого платья,
улыбкою в краешках глаз.
***
О полная луна на небосводе,
отнюдь ты не мертва и не глупа.
С тебя глаза влюблённые не сводят,
ты словно нимб сияющий у лба.
И даже на ущербе, на излёте
твой рог могуч, таинствен и велик,
напоминая о небесной плоти,
пусть скрыт наполовину чудный лик.
О это восполненье без изъятья,
печать богов, вселенной гордый герб!
Любовь кругла, как жаркое объятье,
и жизнь полна, хоть сходит на ущерб.
***
«Когда б не свет луны, – о, я тогда бы...» –
Цветаева на слове осеклась.
А что луна? Она ведь тоже баба.
Кому как ей любви известна сласть.
Она ведь тоже женщина, луна-то.
Кругла лицом, круглы её бока.
И знает, что ни в чём не виновата
Цветаева, и все мы, на века.
***
Сколько бы в себе ни выноси я,
с кем бы ни встречайся наугад -
это только лишь анестезия,
передышка перед входом в ад.
Способ договора с небесами,
как прожить в соседстве с сатаной,
с широко закрытыми глазами
и моей любовью внеземной.
Заблестит в ночи фонарь волшебный,
призраки родимые даря -
мир блаженный, сонный, совершенный…
Остальное мне до фонаря.
***
Пусть деревья нищи и голы,
но зато какие в них просветы.
Пусть полны тылы мои золы, -
ночи гибнут, породив рассветы.
Разжигаю внутренний огонь,
набиваю закрома и трюмы,
чтоб была тепла моя ладонь
и глаза не прятались, угрюмы,
чтобы напоследок обогреть,
обласкать, наполнить, насладиться...
Словно пригодится это впредь-
даже там, и в смерти пригодится.
|