Моей матери посвящается
МАРИНА КАРИО
СНЫ НЕСПЯЩИХ
(Основано на реальных событиях)
«Этот голос произносил слово «жить», как
торговец на чёрном рынке шепчет «масло»,
как проститутка шепчет «любовь»…
Как будто можно купить жизнь.
Эрих Мария Ремарк. «Время жить
и время умирать»
Летом 1941 года смерть просочилась липким кровавым месивом из Европы в Советский Союз, подобно призрачному убийце, укладывая города и деревни в гибельную постель, пропитанную плотью и кровью ближнего, дыханием жаркого солнца и запахом трупного яда. Как зверь, преисполненный ненависти к человеческой жизни, - будь то жизнь еврея, русского, грузина или украинца. С полным смешением инстинктов – давать жизнь, отнимать жизнь, убивать и любить.
Август, сентябрь, октябрь… В Белой Калитве расположился пересылочный фашистский лагерь с советскими военнопленными, молодыми женщинами и детьми. Отсюда их гнали на оккупированную территорию Украины, на пересортировку. Товарный эшелон, переполненный русскими, украинцами, евреями, ждал отправления из Белой Калитвы в Днепропетровск, где стояли немецкие оккупационные войска. Белую Калитву почти ежедневно бомбили, немецкая и советская авиации. Немецкая - поезда с продовольствием для гражданского населения, советская – расположения фашистских войск. Солнце и дожди гноили трупы людей, которые лежали непогребёнными и скорченными на фоне, полных жизни, цветочных стеблей и пышных деревьев. Бомбёжка покорёжила и обуглила крыши. Они казались подвешенными в отвратительных позах в квадрате чёрного неба. Недалеко от товарника снарядом убило лошадь. Местные старики резали от её трупа куски и бежали с ними в свои дома… Голод…
В подполе одного из домов прятались две русские девочки, Женя и Надя. Наденька, донская казачка, егоза, волевая в свои четырнадцать, но горбатенькая из-за врождённой болезни костей. Двенадцатилетняя Женечка, серьёзная не по годам, тоненькая, как стебелёк, в середине июня приехала из Москвы погостить в семью Нади. Семья приходилась Женечке дальней роднёй… Бомбили. Девочки ютились в подполе, обнявшись, прижав к груди по небольшому узелку с пожитками, став вдруг такими маленькими и такими взрослыми, как будто решалась их судьба, и они были средоточием всех надвигающихся событий, разрушения и смерти… Во дворе дома, под отливающей от дождя акацией, лежали убитые снарядом родители Нади, с приоткрытыми ртами и удивлённо смотрящими друг в друга остекленевшими глазами, как будто не успели сказать так много… Споткнувшийся о смерть, отчаянно запоминает жизнь… Земля дрожала гулко, всем своим существом из самого нутра. Адский рёв нарастал и раскатывался, становясь уже не новым, но слишком близким и тяжёлым, и от него становилось нестерпимо больно в голове. Ураганным смерчем в дом ворвался немецкий солдат, закружил по комнате, сорвал щеколду в подпол, наставил в лица дуло автомата: «Вэк, вэк»!..
В товарном вагоне стоял удушливый тягостный запах сырости, мочи, пота и смерти. Дети плакали и кричали. Женщины склонялись над ними с серыми восковыми лицами. И даже жажда и желание жить не могли распрямить их. Не кормили. Не давали пить. Ночами сквозил ледяной холод. Многие умирали. Трупы выбрасывали из вагонов, как брёвна. Женю и Надю втолкнули в переполненный вагон. Женечка уткнулась лицом в кучу угля, повернулась, увидела перед собой чёрное дуло, и уже не смогла ни крикнуть, ни сказать, ни заплакать… Эшелон тронулся.
Днепропетровск. Розовеющий рассвет на голубом поднебесье казался спокойным, покорно влача холодный шлейф дыхания смерти. Дожди стихли. Эшелон остановился. Воздух уже становился совсем сырым. Дети в вагоне кашляли и засыпали навсегда от голода и холода. Маленькая тоненькая Женечка лежала на углях рядом с Надей, гладила её волосы и шептала пересохшими губами «Баю – бай, баю - бай»…
Казалось, уже не хотелось пить… Спать, спать… К вагону подошли местные молодые женщины – украинки. Просили отдать им маленьких детей до пяти лет. Протягивали матерям хлеб и молоко. Молодых здоровых украинских женщин немцы отправляли в Германию. А имеющих малолетних детей не трогали. Русские матери в эшелоне рыдали в голос, но отдавали детей, чтобы те не умерли от голода. Где предел тех последних сил? И есть ли он? Совсем ослабевший трёхлетний мальчик, взявший в ручонку ломоть хлеба от украинской женщины, потянулся к ней, залепетал сипло: «Мама… мама…». Та взяла ребёнка на руки, и быстро - быстро пошла прочь от поезда.
К эшелону подъехал немецкий офицер с переводчицей. Та стальным голосом отчеканила людям: «Эй, вы! Вставайте и выходите! Стройтесь по одному! Кто есть евреи, шаг вперёд!»… Живых в эшелоне осталось меньше половины. Многих этапировали с Дона и прилежащих русских городов… Вперёд вышли несколько женщин и стариков. Их посадили в грузовые машины и увезли в неизвестном направлении. Остальных погнали в баню. Потом медосмотр. Стали кормить. Один раз в день баланда из кислой капусты с пшеном и сто грамм хлеба. К вечеру немцы заставили стариков рыть ямы возле железной дороги, и скидывать в них трупы умерших из вагонов. Оставшихся людей снова погрузили в эшелон и повезли в Кривой Рог, как позже оказалось, в фашистский концлагерь Айнзацкоманды группы «С» - «Шталаг – 338». В вагоне Женечка и Надя не спали всю ночь. Их коленки постукивали друг о друга, всё сильнее сгибаясь, всё сильнее дрожа. Казалось, их лица потеряли всякую чувствительность… Перед глазами Жени всплывало ласковое лицо мамы и отдалялось в сузившийся горизонт: « Как там она в Москве, без меня, моя мамочка? Ждёт ли меня или похоронила? Как жаль… как жаль, если я её больше не увижу, не поглажу»…
Лагерь «Шталаг – 338» располагался в окрестности Кривого Рога. После регистрации личных данных и медосмотра люди сортировались в разные по составу бараки, за тремя рядами колючей проволоки, по которым был пропущен электрический ток. Бараки для военнопленных, гражданского населения и детей – подростков. Военнопленных командиров, лётчиков и комиссаров переправляли в Маутхаузен и другие лагеря. Евреев в лагеря смерти. Молодых здоровых женщин из гражданского населения, русских и украинок отправляли в Германию. Из числа рядовых военнопленных и подростков формировали трудовые бригады для рытья оборонительных рвов, рытвин для умерших и убитых, и других работ. «Непослушных» и физически истощённых расстреливали. Малых детей увозили в «Лазарет 598 Кривой Рог» для забора крови раненым фашистам. Больше их никто не видел…
Ноябрь, декабрь, январь… Зима казалась бесконечной, непомерно холодной. Грязно – белое месиво, в котором оседали и таяли человеческие жизни… Война обгладывала каждую косточку, каждую судьбу… Косила целые нации, как луговую траву… Ради болезненной попытки претворить в жизнь «великие» идеи фашистского спрута Европы. И миссия освобождения легла на тех, кого вчера Европа считала дикарями… Сволочуга война! И Боги её! И ночь превратилась в день, а день в ночь.
В барак вталкивали грубо, с насмешкой, как бездомных псов. Подросткам разрешили оставить при себе свои пожитки. У Жени и Нади оказался один шерстяной платок на двоих, и одни валеночки. Земляной пол покрывали взгорбленные полусгнившие доски, на них девочки расстилали платок и лежали, обнявшись, чтобы не окоченеть. Каждая двумя ножками в один валенок. Сильно болела спина… Днём эсэсовцы выводили подростков сбрасывать в ров, вырытый пленными, трупы умерших и расстрелянных военнопленных, и засыпать их землёй. Трупы выносили из бараков каждое утро. Люди умирали от холода, истощения, болезней и страха. Смерть цеплялась за каждого, выдавливая день за днём всё человеческое, всё живое до корней. Обессиленные, Женя и Надя давно не видели снов, не помнили числа и месяца, перестали считать… Лишь погружались в темноту, из которой наплывал слепящий белый наст и на нём расширялись, становясь огромными, пятна человеческой крови… Иногда эсэсовцы забавлялись, выталкивая ребят, как слепых щенят, на минное поле, заставляли идти и раскатисто хохотали. А посреди ночи внезапно врывались : «Эй,вы! Вставайте, хватит валяться!» и гнали по вязкому снегу из барака в барак, превращая людей в «зверинец».
Однажды ночью сквозь щель барака послышался шёпот. Женечка повернула лицо. Из щели на неё смотрел глаз молодого немецкого солдата, почти юноши, конвойного. Послышалось мягкое: «Ком… ком…». Померещилось? Женя поднялась, разлепив воспалённые глаза, пошатываясь от бессилия, голода и жажды. Спотыкаясь, в свисающей с неё безразмерной робе, подошла. Солдат оттянул полусгнившую доску, вынул из-под шинели буханочку чёрного хлеба, настойчиво вложил её в руки Жени: «Кусать…». И тотчас быстро отвернулся и отошёл. Рацион питания в лагере был рассчитан так, чтобы сильнейшие продержались три, четыре месяца. Одни умирали, других пленных привозили ещё и ещё. Этот немецкий солдат, конвойный, знал это и стал подкармливать хлебом Женю и Надю. Чем это было? Сочувствием, чувством вины? Ведь война так обнажает ложное и настоящее… К весне немецкий юноша, конвойный исчез. Женечка так и не узнала его имени… Как уже не силилась запомнить имена ребят, что умирали в бараке. Вчера был, а сегодня вынесли. Сколько их? Не счесть…
Приближался апрель. Силы изменили Наде. Она едва держалась на ногах, сипло дыша, и её онемевшие пальцы, с облупившейся кожей и образовавшимися язвами, почти не шевелились. Мучительная болезнь костей давала о себе знать. Женя боялась, что фашисты расстреляют Надю. Но пришло внезапное спасение.
Однажды у барака с подростками появился эсэсовец с пожилым человеком в штатском. Человек этот оказался старостой местного хутора, ему разрешили набрать работников в колхозное хозяйство. Рабочих рук было мало. Одни женщины. А эсэсовцы каждую неделю приезжали на хутор за продуктами, забирали хлеб, масло, сало, молоко. Хуторянам оставляли жмых да свеклу. Староста выбрал пятерых парней покрепче, взгляд его упал на истощённых девчонок, Женю и Надю: « Будут робить на горiще, подальше от свiту»… Пожалел видно, чтобы не умерли.
Староста поселил девчонок в своей хате, кормил кислыми щами, картошкой и макухой. С виду был добр, советскую власть не хаял, но и немцам кланялся. Наденька была ещё слаба, и староста велел ей готовить, ходить по воду. Женечка же работала с женщинами в поле, пахала борозду, сеяла, пропалывала. Часто размышляла про старосту, не могла понять его. После тяжёлой работы в поле женщины ложились навзничь на траву и пели. Тихо, тепло и больно. Так тянут горькое вино на помин души. Обессиленная, Женечка ложилась рядом на спину, широко раскинув руки, и смотрела в ясное лазоревое небо с медленными облаками, от которого почему – то сжимало в груди… Женщины пели. И Женечка безотчётно, почти беззвучно шевеля губами, вслушивалась:
«Дивлюсь я на небо та й думку гадаю,
чому я не сокiл, чому не лiтаю,
Чому менi, боже, ти крилець не дав?
Я б землю покинув i в небо злiтав»…
В горле стоял ком. Всё было для неё новым, далёким, близким, ясным… Голова кружилась. Перед глазами пронеслась вечность. Мысли и чувства нахлынули, как реки перетекают друг в друга, неизбежно, бесповоротно, навсегда. И Женя впервые, за время своих мытарств, зрелищ пыток и смерти, борьбы за жизнь, желания жить и желания умереть, разрыдалась… Так, что сводило скулы и ломило пальцы, сжимающие салатно - зелёную траву… Так сильно, будто камень покатился с горы…
На хуторе Женечка прожила до весны 1944года, пока советские войска не освободили Кривой Рог. Надя умерла в 43-м. Староста схоронил её на местном погосте. В январе 44-го эсэсовцы забрали старосту и замучили его до смерти за сокрытие партизан. Женя нашла его в заброшенном сарае, истерзанным, почти мёртвым, подвешенным к железному крюку за кисти рук, сплющенных досками. Захлёбываясь кровью, он прохрипел: «Не наглядай… Паскуда, вiйна!..» и стих.
В мае 1944года Женя возвращалась в Москву на подножке товарняка, проезжая через опустошённые города и деревни, над которыми летали бесчисленные стаи, скучившихся в небе, чёрных воронов, напоминающих ей самолёты, - и она обвивала голову, как во время бомбёжки, почти детскими руками, ставшими теперь такими сильными…
И ласковый, долгожданный голос, носимый ветром, шептал: «Живи, родная! Живи…».
*Лагерь «Шталаг – 338» был освобождён силами 3го украинского фронта под командованием Малиновского Р.Я. 07. 02.1944г.
*2000 русских и украинских женщин вывезены в Германию,
*10000 евреев и цыган уничтожены, *200мест.жителей замучены и убиты.
*История Жени - история моей матери