Новости, события

Новости 

Видеосалон

      Молодежный клуб

        Колонка главного редактора

        Спонсоры и партнеры

          "Мальчик с узкими плечами"... (о сюжете и герое лирики Владимира Спектора) ("Критика. Эссе")



                    ...От счастья до кручины
          Сквозь миг,
          сквозь жизнь,
          сквозь век
          Иду я, дурачина,
          советский человек...
                             (В. Спектор. «Усталый караул»)
           
           
          Наверное, я не самый подходящий рецензент для поэта Владимира Спектора.   Слишком субъективен в оценках, слишком пристрастен и слишком, в итоге, эмоционален.  И   тому есть ряд причин.
           
          Во-первых, я, как и Володя (надеюсь, он простит мне эту фамильярность), старый луганчанин. Точнее и вернее, ворошиловградец.  В город моя семья вернулась из эвакуации года за два до рождения Владимира Спектора.  И вплоть до своей зрелости я мог бы, как и он, ежедневно отмечать:
          В частном доме с утра –
          деревенский покой.
          Лишь трамвай прозвенит
          вдалеке...
           
          Я жил там с конца 40-х прошлого века, когда город уже давно был Ворошиловградом и покинул его Ворошиловградом в середине 1980-х.  Надолго. Навсегда, наверное.  
           
           «А я из Луганска. Вы тоже, вы тоже?» - слышится в стихах Спектора.  Вот именно – я тоже.  То есть я тоже - из Ворошиловграда. Наши места жительства разделяло пространство в полкилометра, а то и меньше. И опять же вслед за ним я мог бы назвать те же опознавательные вешки времени, которое «называлось Детство»: улица Франко, «с 20-й школой по соседству».  
                Да, 
            ...Взлетал Гагарин, пел Муслим,
          «Заря» с Бразилией играла,
          И, словно ручка из пенала,
          Вползал на Ленинскую «ЗИМ».
          В «Луганской правде» Бугорков
          Писал про жатву и про битву...
          ...Я был товарищ, друг и брат
          Всем положительным героям
          И лучшего не ведал строя.
          Но был ли в этом виноват?
           Я жил на улице Франко
          В Луганске – Ворошиловграде...
           
          Лирика Владимира Спектора плотно настояна на неповторимой атмосфере этой исконно и неизменно советской провинции, населена ее вещественностью – от предметов быта до хорошо осязаемых и обоняемых явлений природы, со времени тех самых 50-х. Поэтому стихи его мне внятны предельно. Когда сквозным эхом от первых его до последних по времени стихов несется тарахтенье старенького луганско-ворошиловградского трамвая, пущенного впервые в 1934 году, я чутко эху внимаю. Оно не может не проникнуть, это   первобытное звучание, в мое сердце и, соответственно, откликнуться.  
           
          До аптеки и обратно. На трамвае и пешком.
          Принимаю аккуратно все таблетки с молоком.
          От бронхита до ангины тот трамвайчик держит путь.
          В перерывах – час с малиной и горчичники на грудь.

          От ступени – до ступени. В кулаке пирамидон.
          Кот садится на колени, а в ушах – трамвайный звон...
           
           
          Вот смотрите: в процитированных строчках нет ничего, кроме предметов того самого быта. И как раз это меня глубоко трогает, пробуждает мою ностальгическую память.
           
          Во-вторых. Я привязался к стихам Володи в самый ранний период его становления как поэта. Кажется, тогда, когда он их принес в конце 70-х в редакцию областной молодежной газеты, где я на ту пору подвизался в качестве заведующего отделом культуры.  И, как ни странно, пропаганды. Владимир, замечу в скобках, слишком значимое место отводит мне в становлении его поэтической биографии. Но то, что он тогда мне показал, и что вошло в его первый сборник «Старые долги» (1989), мне пришлось по вкусу. Не все, но многое. Поясню – почему. Это необходимо, поскольку, в силу непреодолимых обстоятельств, я не мог регулярно следить за творческим развитием и ростом Владимира Спектора.  Однако ж, обратившись гораздо позднее к его сборникам, а их к нынешнему моменту накопилось довольно много, я, отмечая достоинства его зрелой лирики, все-таки отдаю, по старой памяти, предпочтение «Старым долгам». Что опять-таки очень субъективно и продиктовано, возможно, возрастной ностальгией. 
          Живу. Мне тридцать третий год.
          Я сыт, одет, обут.
          И не испробовал, как дед,
          Военной соли пуд... -
            -  читаю   в «Старых долгах».
           
          Ну, а мне, когда я встретил Володю, который моложе меня года на три-четыре, примерно, столько же и было. Чуть больше 30. А ему – соответственно.  Дело, конечно, не совсем в ностальгии. А в тех взглядах на поэзию как особый род словесного творчества, которые как раз тогда во мне сформировались и которым я,  в главном, следую до сих пор.   
           
          Русская лирическая поэзия после векового господства классического романа, пройдя сквозь романный опыт и усвоив его, пройдя сквозь опыт чеховской прозы и драмы, утратила вкус к отвлеченностям чистой медитации, к символической абстрактности. Она, поэзия, обратилась, по предсказанию Александра Сергеевича Пушкина, к суровой прозе повседневности. Даже к предмету быта, но к такому, сквозь который явно проглядывало и бытие. Именно поэтому в ту давнюю пору мне стала страшно близка лирика поэтов военного поколения, где поэтический предмет всегда был нагружен реальным жизненным опытом.
           
          А у Спектора я и ныне нахожу внятное мне, в этом смысле. Ну, такое, скажем:
           
          ...Врастает бытие в дорожный быт.
          Судьба в купе, как в панцире улитка...                  
           
          Вот это проникновение образа бытия сквозь приземленный, прозаический предмет быта я ощутил, в какой-то мере, и в ранних его стихах. Причем вещественное присутствие прозы быта там совершенно очевидно прорастало из его, пусть и не такого еще богатого, но физически осязаемого жизненного опыта. Меня покоряют, например, строки:
             
          В дождливом небе молчаливая сорока
          Летит куда-то по своим делам.
          Сороке, видно, тоже одиноко,
          И я делю с ней небо пополам.
              Или эти:
           
          ...Снег срывается. Бьёт как попало
          Серый дождь по поникшим стволам.
          Вдоль речушки по сизым холмам
          Ковыляет собака устало...
          Запоздала весна, запоздала.
           
           
          Я убежден в том, что, если вы хотите войти внутрь поэтического мира Владимира Спектора, нужно вначале познакомиться с его автобиографической прозой, насыщенной такой точностью подробностей и деталей человеческого существования, что кажется иногда, ты имеешь дело не столько со словесностью, сколько с киноэкраном, причем хроникально-документальным. Где-то на страницах своих мемуаров он вспоминает, как еще старшеклассником, в середине десятого класса, написал, как ему казалось, «достаточно приличное стихотворение о вечернем городе, дожде и душевном томлении» и показал его любимому учителю литературы 20-й школы Алексею Михайловичу Ушакову. К слову сказать, это был и мой когда-то любимый учитель. И вот далее: «Он прочитал, приобнял меня за плечи и сказал неожиданную в тот момент фразу: «Ты, Володя, стихи не пиши. Ты прозу пиши». Я просто обалдел от этого. Но охота сочинять рифмованные тексты действительно исчезла. Надолго».
           
           
          Но писать стихи Спектор не перестал. Однако старый учитель оказался, на мой взгляд, прозорлив в том, что лучшее в стихах Володи там, где сквозь поэзию видим лицо прозы, бытие - сквозь быт. 
           
          У него самого в средине 90-х вырвалось: 
           
          ...Не пойму ничего. Не пойму.
          Начинается жизнь другая.
          Может, время стихов ушло,
          Время прозы суровой настало?..
           
          А в самом конце десятилетия он твердо констатирует:
           
          ... в конце благодатного лета
          Все прозаики мы. Не поэты.            
           
          И я думаю, что не только в преддверии «зимних» времен, но уже одновременно с появлением первых настоящих стихов он хорошо чувствовал поэтическую силу прозы. Как раз потому, что лирический сюжет у Владимира Спектора чаще всего (во всяком случае, в тех стихах, которые мне ближе) отталкивается от прозаической подробности или детали быта, пережитых и освоенных автором, а вслед за тем и его лирическим героем, как раз поэтому его  стихотворство превращается в лирический автопортрет, прочно прикрепленный к предметно осязаемым пространству и времени его существования. Я бы даже сказал, в личный лирический документ времени.
           
          Посмотрите, как точно у него определено пространство и время его детства, унаследованное и его же собственным ребенком, в совершенно другом детском опыте.   Детство ушедшее и возродившееся.  
          Бурьян пророс из детства моего.
          Я не узнал его.
          Он посерел от пыли.
          Качаясь скорбно на ветру,
          Он шелестит. И шепчет мне:
          «Мы были.
          И ты играл со мной
          В военную игру...»
          «И с другом! –
          Я кричу ему. –
          И с другом!»
          И смотрит дочка на бурьян
          С испугом.
          А он пророс из детства моего.
           
           
          И здесь ключевое слово, из которого прорастает не только детство, но и образная ткань стихов, конечно, абсолютно прозаический бурьян («Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...»)! И я хорошо помню этот самый бурьян почти сельских улочек и проулков Ворошиловграда... Но в чем ценность этого, спросите вы, автопортрета, если он так обытовлен, что впору раствориться в повседневности каждого из нас, в чем, в таком случае, его неповторимость?
           
          А в том, отвечу, что это, как я сказал, еще и документ времени, в котором проживал человек, целиком взращенный советской историей в ее постсталинском варианте. Но при этом в провинциальном ее изводе и вовсе не Луганска, хотя именно это имя города чаще всего возникает в лирике Спектора, а именно, повторю, Ворошиловграда. Даже если учесть оттепель, когда он на десятилетие превратился в Луганск. То есть вполне и исключительно советского областного промышленного центра. Это история человека, личностно становившегося в относительно благополучной семье в советской провинции. И вот этот привычный и, более или менее, стабильный мир неожиданно сдвинулся и поехал. Оторвался неизвестно куда уже с конца 1980-х годов. Тогда, когда и вышел первый сборник Спектора, но не со следами переживаемого настоящего, а - прошлого, когда еще возможны были такие строки:
             
          Вспоминаю армейскую жизнь.
          Как шептал я себе: «Держись!»
          Как гонял меня старшина
          И кричал мне: «А вдруг, война?..»

          Как я песни в строю орал,
          Как потом в лазарете хворал.
          Как до блеска я драил полы,
          Как казался себе удалым,

          Хоть и не был большим удальцом –
          Хмурый воин с худущим лицом.
          Но зато по команде «Отбой» –
          Засыпал я, довольный судьбой,

          Потому что служил стране,
          И светилась звезда в окне,
          Потому что, как ни ряди –
          Жизнь была ещё вся впереди.
           
           
          Иные переживания зафиксировали последующие его книги.   Переживания, связанные не только с привычным миром, съехавшим со своего, как оказалось, не очень надежного фундамента. Но и с абсолютным крушением декорации этого мира в событиях 2014 года и следующих лет, что, вероятно, и заставило автора этих сборников покинуть родные места. Теперь уже не Ворошиловград, а Луганск, с которым лирический герой Спектора ведет разговор, как с близким другом. Уже в следующем, втором его сборнике, «Усталый караул» (1991), где вновь слышен перестук колес старого ворошиловградского трамвая, читаем:
           
          ...И мы с тобой идём по замкнутому кругу,
          Хоть, кажется, вершим движение вперёд.
          И только тень в глазах надежды и испуга –
          Испуга за страну,
          надежды на народ.
                                        (Трамвайного пути избитые законы...)
           
              И в гораздо более поздних стихах попытки осознать события поворота истории чаще и чаще оборачиваются отторжением явившегося, похожего, тем не менее, как мне кажется, на не очень прочно забытое старое.
           
          ...понять пытаюсь это время,
          В котором «так» похоже на «не так»,
          Где нет покоя с теми и не с теми,
          Где «бывший друг» звучит, как «бывший враг».
          (Весна на улице и нет покоя...)
           
          И вот что интересно: чем больше в стихах Владимира Спектора сомнений по поводу происходящего, тем менее места остается для опоры лирического сюжета – то есть для чувственно ощутимого предмета, вещи. Ощутимого в таких, очень близких мне интонационно стихах:
                                
          Запах «Красной Москвы» – середина двадцатого века.
          Время – «после войны».  Время движется только вперёд.
          На углу возле рынка – С весёлым баяном калека.
          Он танцует без ног, он без голоса песни поёт...
          Это – в памяти всё у меня,У всего поколенья.
          Мы друг друга в толпе мимоходом легко узнаём...
           
          С какого-то момента в стихах обнаруживается пограничное пространство перехода.  Теперь лирический сюжет все чаще направляет противостояние не очень внятных моему уху «Да» и «Нет».
               
          На наши «да» и «нет» – каким будет ответ, 
          И кто его услышит? Текут, словно вода,
          Все наши «нет» и «да». И голос их всё тише.
           
          Мгновенье – и забыт Забот мешок и быт,
          И с ними – ты в придачу. Спешат за нами вслед
          Все наши «да» и «нет». И ничего не значат.
           
          Этой оппозиции созвучны другие.  Такие же неопределенные в ощущении. «Так» и «не так», «еще» и «уже», «до» и «после»...Возможно,  дело в том, что  из-под ног исчезает опора предмета (быт – забыт), потому-то:
                    
          Ответов на вопросы нет.
          Но поиск их всё длится...
           
          ...Зачем, куда, откуда, как?
          – Бог весть, моя родная...
          Я знаю – свету нужен мрак, 
          но почему – не знаю.
           
          В это гулкое слепое пространство «мрака» вдруг провалились и исчезли с детства милые сердцу предметы, тот вещественно-природный мир провинции, который был для лирического героя Владимира Спектора, в самом прямом смысле, уютным домом, где каждый угол ему приветливо улыбался и приглашал к беседе и размышлению. 
           
          ...Не пойму, не пойму,
          не могу я понять,
          хоть и поезд нелитерный – мой,
           
          Но за чайной водой,
          вперемешку с бедой,
          услыхал я: мы едем домой...
                    (Проходящий маршрут...) 
           
           
          Но дорога в ТОТ ДОМ ему, лирическому герою поэта, уже заказана!
           
          Когда эта личная катастрофа произошла, он в поисках опоры вошел в область медитации, философствования как попытки объяснить происходящее, не поддающееся приятию человека с менталитетом, сложившимся во второй половине ХХ века. Лирический герой Спектора отказывается принять сумбурную логику 1990-х и последующих десятилетий. Поддерживает его лишь трепетная любовь к Луганску-Ворошиловграду.
           
          Как мне обнять то, что с детства любимо –
          Улицу Даля, Советскую, мимо
          Завода ползущий трамвай,
          Мимо родного Луганска... Вставай!
          На остановке – знакомые лица.
          Время Луганска упрямое – длится
          Среди разрухи, страданий и ран.
          Это история, словно таран,
          Лупит, на прочность судьбу проверяя...
          Здравствуй, сосед! Что ж так долго трамвая
          Нету и нету... – Не жди, не придёт.
          Год, считай, нету. Да, больше, чем год.
          Значит, пешком, как нормальный влюблённый,
          Вдоль Карла Маркса и вдоль Оборонной.
          Вон – Дом со Шпилем, «Россия» и Пед,
          И «Авангард», где «Зари» гаснет свет.
          В мыслях иду, как летаю по краю,
          И, обнимая в душе, понимаю –
          Тает слезинкой дорога назад...
          Где ты, Луганск-Ворошиловоград?
                 
           
          Вы заметили, что имена улиц, домов родного города повисают в воздухе как ярлыки реалий, когда-то насыщенных до боли знакомой плотью? Сейчас это – миражи в миражном мире. Вот в чем личная, частная драма лирического героя как эмоциональный документ общего времени истории. Ему, герою, остается только бросить вызов, весьма абстрактный, недоброй и такой же абстрактной силе, настоящее лицо которой или размыто, или в него просто нет сил слишком пристально вглядываться и искать истоки, откуда «есть пошло».
           
          Условно делимы на «право» и «лево». как славно незримы «король, королева,
          Сапожник, портной»…Это со мною и с целой страной,
          Где всех поделили почти безусловно 
          на «любишь — не любишь», на «ровно — не ровно»,
          А будто вчера - жизни беспечной была, как сестра,
          Страна, где так быстро привыкли к плохому,
          Где «эныки-беныки» вышли из дому, а следом свинец,
          Хочешь — не хочешь, но сказке — конец.
           
          Или:                        
          На повороте визжат тормоза.
          Модно быть «Против». Не модно быть «За».
          Модно награды давать палачу...
          Модно быть гадом.
          Но я – не хочу!
           
          Или еще:
           
          И, в самом деле, всё могло быть хуже. – мы живы, невзирая на эпоху.
          И даже голубь, словно ангел, кружит, как будто подтверждая: «Всё – не плохо».
          Хотя судьба ведёт свой счёт потерям, где голубь предстаёт воздушным змеем…
          В то, что могло быть хуже – твёрдо верю. А в лучшее мне верится труднее.
           
          Кира Твердеева пишет, что лирика зрелого Владимира Спектора медитативна, склонна к философско-поэтической рефлексии. И в этом находит ее несомненное достоинство.  Могу с этим согласиться.  Но замечу, что, по моим наблюдениям, поэтическая философия у него ныне является там, как я уже говорил, где исчезает почва той самой знакомой и дорогой ему ПРОЗЫ БЫТА, формировавшей мировидение поэта, его ПОЭТИЧЕСКОЕ БЫТИЕ. Без него герой обречен, подобно чаплинскому пилигриму, балансировать в пустоте между временами, как между «ДА» и «НЕТ».
           
          Между тем, Владимир Спектор обладает удивительно плодотворным даром нравственного приятия реальности в ее ЦЕЛОСТНОСТИ. И эта восприимчивость к миру, открытость ему, готовность с ним сотрудничать, в конце концов, позволяет преодолеть метания героя, рожденные тяжелым чувством непознаваемости зигзагов современной истории. Этот дар не позволяет поэту предаться отчаянью и отторгнуть реальность, даже в ее, на первый взгляд, непреодолимой катастрофичности. Что, впрочем, всегда было присуще большим художникам, вроде любимых им Вадима Шефнера, Арсения Тарковского, к которому обращены и вот эти замечательные строчки:
           
          Ничего не изменилось,
                          Только время растворилось 
          и теперь течёт во мне.
                         Только кровь моя сгустилась,
          Только крылья заострились 
                        меж лопаток на спине,
          И лечу я, как во сне. 
                         Как цыганка нагадала:
          Всё, что будет, – будет мало.
          Быть мне нищим и святым.
          Где-то в сумраке вокзала
          мне дорогу указала.
          Оглянулся – только дым.
          Где огонь был – все дымится.
          Крыльев нет. Но есть страница,
          Вся в слезах. Или мечтах.
          На странице чьи-то лица.
          Небо, дым, а в небе птицы,
          Лица с песней на устах.
          Ветер времени играет.
          Ветер кровь мою смущает
          Наяву или во сне.
          Мальчик с узкими плечами,
          парень с хмурыми очами –
          Я не в вас. Но вы во мне.
          Мы с лопаткой на ремне
          маршируем на ученье,
          Всё слышнее наше пенье.
          Мы шагаем и поём.
          О красавице – дивчине,
          о судьбе и о калине,
          И о времени своём.
           

          Поделиться в социальных сетях


          Общество

            Издательство «Золотое Руно»

              Новое